откровенности, и ему неудержимо захотѣлось разсказать этой милой и красивой женщинѣ о своемъ несчастьѣ.
Самъ Брякинъ успокаивалъ гостя, какъ могъ, и словно подсмѣивался, но Василиса Ивановна приняла всю исторію очень близко къ своему малороссійскому сердцу, растрогалась и растрогала Павла Никаноровича. Ему самому показалось такимъ трогательнымъ, что онъ свалился, потерялъ портфель и деньги, что ему скоро пятьдесятъ лѣтъ, что онъ не большого роста и слабаго здоровья, что онъ попросту расплакался.
— Охъ, сиротина! Выпейте скорѣе сливянки, да смотрите, не поперхнитесь, — совсѣмъ куренокъ вы, Павелъ Никаноровичъ! — воскликнула хозяйка и сама налила твердой рукою малиновую густую влагу въ граненую рюмку.
Теперь всякому могло бы придти въ голову, что Павелъ Никаноровичъ не то боленъ, не то выпилъ лишнее. Рѣдкіе волосы его смокли и растрепались, носикъ покраснѣлъ и все тянулся вверхъ: несмотря на элегическое настроеніе владѣльца, глаза блестѣли, и самъ Павелъ Никаноровичъ все жалѣлъ, что нѣтъ у Брякиныхъ піанино или гитары.
— Да зачѣмъ тебѣ піанино, развѣ ты играешь? — спрашивалъ Евгеній Дмитріевичъ, слишкомъ отчетливо выговаривая всѣ буквы.
— Пою! — громко отвѣтилъ Епанчинъ и ударилъ себя въ грудь.
Хозяинъ вышелъ за гитарой, а Василиса Ивановна притянула къ себѣ Павла Никаноровича и крѣпко поцѣловала въ губы. Тотъ полежалъ съ секунду на широкомъ бюстѣ г-жи Брякиной, дѣйствительно, вдругъ очень похожій на куренка, потомъ выпрямился, удивился и произнесъ:
— Василиса Ивановна!..
Та спокойно проживала колбасу и жалобно отвѣтила:
— Жаль мнѣ очень, что у пасъ пропажа случилась! Епанчину дали мелочи на извозчика, самъ Евгеній Дми-
откровенности, и ему неудержимо захотелось рассказать этой милой и красивой женщине о своем несчастье.
Сам Брякин успокаивал гостя, как мог, и словно подсмеивался, но Василиса Ивановна приняла всю историю очень близко к своему малороссийскому сердцу, растрогалась и растрогала Павла Никаноровича. Ему самому показалось таким трогательным, что он свалился, потерял портфель и деньги, что ему скоро пятьдесят лет, что он не большого роста и слабого здоровья, что он попросту расплакался.
— Ох, сиротина! Выпейте скорее сливянки, да смотрите, не поперхнитесь, — совсем куренок вы, Павел Никанорович! — воскликнула хозяйка и сама налила твердой рукою малиновую густую влагу в граненую рюмку.
Теперь всякому могло бы придти в голову, что Павел Никанорович не то болен, не то выпил лишнее. Редкие волосы его смокли и растрепались, носик покраснел и всё тянулся вверх: несмотря на элегическое настроение владельца, глаза блестели, и сам Павел Никанорович всё жалел, что нет у Брякиных пианино или гитары.
— Да зачем тебе пианино, разве ты играешь? — спрашивал Евгений Дмитриевич, слишком отчетливо выговаривая все буквы.
— Пою! — громко ответил Епанчин и ударил себя в грудь.
Хозяин вышел за гитарой, а Василиса Ивановна притянула к себе Павла Никаноровича и крепко поцеловала в губы. Тот полежал с секунду на широком бюсте г-жи Брякиной, действительно, вдруг очень похожий на куренка, потом выпрямился, удивился и произнес:
— Василиса Ивановна!..
Та спокойно проживала колбасу и жалобно ответила:
— Жаль мне очень, что у пас пропажа случилась! Епанчину дали мелочи на извозчика, сам Евгений Дми-
