По правдѣ сказать, комодъ былъ нисколько не нуженъ Прасковьѣ Ивановнѣ, и она хранила въ немъ всякую дрянь: веревочки, коробки отъ мармелада, старыя выкройки и обрѣзки матерій. При томъ комодъ не запирался и былъ слишкомъ малъ.
Обѣ Вятскія смотрѣли: въ окна, какъ во дворѣ Савелій Ильичъ, сдвинувъ котелокъ на затылокъ, наблюдалъ за нагрузкой на ручную телѣжку купленныхъ вещей. Мебель внизу между камнями мостовой казалась маленькой, грязной и гадкой; покуда стояла на мѣстѣ, до тѣхъ перъ и сохраняла еще какой-нибудь видъ. Комодъ имѣлъ совсѣмъ срамной видъ и едва не развалился, когда сто привязали веревками.
— Нѣтъ, все-таки этотъ Трынкинъ далъ еще божескую цѣну и не все обобралъ. Если разставить мебель пошире, будетъ почти не замѣтно, что вещей мало.
— Ну, конечно, мама! Видишь, какъ хорошо! А ты еще стѣснялась и волновалась.
На слѣдующее утро Савелій Ильичъ явился уже безъ приглашенія. Къ его обычному виду непроницаемаго весельчака теперь примѣшивалась еще какая-то таинственность, повидимому, впрочемъ, не обѣщающая ничего дурного. Не поспѣвъ войти въ комнату, онъ заговорилъ такъ, будто говорить началъ еще не доходя до улицы, гдѣ жили Вятскія.
— Вотъ пришелъ доплатить, пришелъ доплатить! Долгъ, такъ сказать, чести! Только одно, извините, что безъ вашего разрѣшенія позволилъ себѣ оставить вещицу у себя. Но будьте увѣрены, что это самая темная цѣна. Справьтесь у кого угодно. Вѣдь я очень просто мог бы скрыть, утаить, но эго не въ моихъ правилахъ, мнѣ это противно, тѣмъ болѣе, что я — любитель, искреннѣйшій любитель...
Говоря это, онъ вынулъ изъ бумажника три сторублевки и махалъ ими по воздуху, какъ фокусникъ.
По правде сказать, комод был нисколько не нужен Прасковье Ивановне, и она хранила в нём всякую дрянь: веревочки, коробки от мармелада, старые выкройки и обрезки материй. При том комод не запирался и был слишком мал.
Обе Вятские смотрели: в окна, как во дворе Савелий Ильич, сдвинув котелок на затылок, наблюдал за нагрузкой на ручную тележку купленных вещей. Мебель внизу между камнями мостовой казалась маленькой, грязной и гадкой; покуда стояла на месте, до тех пер и сохраняла еще какой-нибудь вид. Комод имел совсем срамной вид и едва не развалился, когда сто привязали веревками.
— Нет, все-таки этот Трынкин дал еще божескую цену и не все обобрал. Если расставить мебель пошире, будет почти не заметно, что вещей мало.
— Ну, конечно, мама! Видишь, как хорошо! А ты еще стеснялась и волновалась.
На следующее утро Савелий Ильич явился уже без приглашения. К его обычному виду непроницаемого весельчака теперь примешивалась еще какая-то таинственность, по-видимому, впрочем, не обещающая ничего дурного. Не поспев войти в комнату, он заговорил так, будто говорить начал еще не доходя до улицы, где жили Вятские.
— Вот пришел доплатить, пришел доплатить! Долг, так сказать, чести! Только одно, извините, что без вашего разрешения позволил себе оставить вещицу у себя. Но будьте уверены, что это самая темная цена. Справьтесь у кого угодно. Ведь я очень просто мог бы скрыть, утаить, но эго не в моих правилах, мне это противно, тем более, что я — любитель, искреннейший любитель...
Говоря это, он вынул из бумажника три сторублевки и махал ими по воздуху, как фокусник.
