— Конечно, перемѣнятся. Это даже грѣшно такъ думать.
— Но все-таки вѣдь это же позоръ — мебель продавать. Что мы, лавочники что ли, или игроки!
— Ну что же дѣлать, мама! Какая вы смѣшная. Тутъ никакого позора нѣтъ, мы ни у кого не воруемъ и даже не просимъ никого объ одолженіи.
Прасковья Ивановна, оторвавшись на минуту отъ работы, скорбно обозрѣла комнату, важно называемую гостиной, хотя она съ равнымъ успѣхомъ могла бы называться и столовой, и будуаромъ, и кабинетомъ, и даже шкапной, — и сказала:
— Когда прилетъ-то?
— Обѣщалъ въ десять.
— Придетъ ли?
— Навѣрное, разъ обѣщалъ.
Сердито и уныло постоявъ еще посреди комнаты, старуха направилась въ спальню, унося маленькую керосиновую лампу изъ жести, которую почему-то зажигала, несмотря на электричество въ квартирѣ, во всѣ тяжелыя минуты жизни. Сегодня, въ знакъ, вѣроятно, особенно затруднительнаго положенія, утлая лампочка коптила во-всю.
Ожидаемый посѣтитель не обманулъ, и ровно въ десять часовъ утра въ извѣстную уже намъ гостиную Вятскихъ вступилъ небольшой человѣчекъ въ очкахъ съ розовымъ и веселымъ лицомъ. Выраженіе веселости, невидимому, казалось г-ну Трынкину самымъ удобнымъ для того, чтобы скрывать за нимъ всѣ измѣненія лица и глазъ, всѣ мысли, чувства и соображенія, которыхъ ему, какъ коммерсанту и дипломату по ремеслу, никакъ нельзя было обнаруживать. Шутя и посмѣиваясь, онъ быстро бѣгалъ по гостиной, осматривая каждую вещь съ равнымъ вниманіемъ, такъ что никакъ нельзя было бы заранѣе сказать, на чемъ онъ остановится. Прасковья Ивановна поморщилась было на то, зачѣмъ по-
— Конечно, переменятся. Это даже грешно так думать.
— Но все-таки ведь это же позор — мебель продавать. Что мы, лавочники что ли, или игроки!
— Ну что же делать, мама! Какая вы смешная. Тут никакого позора нет, мы ни у кого не воруем и даже не просим никого об одолжении.
Прасковья Ивановна, оторвавшись на минуту от работы, скорбно обозрела комнату, важно называемую гостиной, хотя она с равным успехом могла бы называться и столовой, и будуаром, и кабинетом, и даже шкафной, — и сказала:
— Когда прилет-то?
— Обещал в десять.
— Придет ли?
— Наверное, раз обещал.
Сердито и уныло постояв еще посреди комнаты, старуха направилась в спальню, унося маленькую керосиновую лампу из жести, которую почему-то зажигала, несмотря на электричество в квартире, во все тяжелые минуты жизни. Сегодня, в знак, вероятно, особенно затруднительного положения, утлая лампочка коптила во-всю.
Ожидаемый посетитель не обманул, и ровно в десять часов утра в известную уже нам гостиную Вятских вступил небольшой человечек в очках с розовым и веселым лицом. Выражение веселости, невидимому, казалось г-ну Трынкину самым удобным для того, чтобы скрывать за ним все изменения лица и глаз, все мысли, чувства и соображения, которых ему, как коммерсанту и дипломату по ремеслу, никак нельзя было обнаруживать. Шутя и посмеиваясь, он быстро бегал по гостиной, осматривая каждую вещь с равным вниманием, так что никак нельзя было бы заранее сказать, на чём он остановится. Прасковья Ивановна поморщилась было на то, зачем по-
