Гостиная попрежнему была освѣщена уличными фонарями черезъ окна; иногда по потолку косолапо и кругло проплываетъ свѣтлое пятно, — изъ театра, что ли, разъѣзжаются? Петя подумалъ, что Катитъ забыла его, — такъ она долго не шла искать въ гостиную. Онъ черезъ щелку въ портьерѣ видѣлъ паркетный полъ, дверь, потолокъ. Петя только что хотѣлъ тихонько закричать: „я здѣсь“, причемъ тоже такъ измѣнить голосъ, чтобы Катишъ подумала, что ее зовутъ совсѣмъ изъ другой комнаты, — какъ вдругъ комната освѣтилась, и въ нее вошла мама и дядя Вова, т. е. Владиміръ Петровичъ Холмогоровъ, который былъ Петинымъ дядей только какъ всякій взрослый господинъ, знакомый или незнакомый. Онъ, конечно, былъ знакомъ Петѣ, но какъ-то по близорукому, какъ часто бываетъ въ дѣтствѣ. Когда ему случалось, Холмогоровъ сажалъ мальчика на колѣни, изображая то гусарскую лошадь, то извозчичью клячу, тотъ внимательно разглядывалъ его лицо, казавшееся ему огромнымъ, больше стѣнныхъ часовъ, и ясно запомнилъ, что у дяди Вовы выпуклые глаза съ красными жилками на бѣлкахъ, толстый носъ и удивительныя уши, которыми онъ могъ шевелить но желанію, причемъ двигались и волосы, будто все это было не болѣе, какъ надѣтая шапочка. Но вмѣстѣ съ тѣмъ Петя не сказалъ бы, сколько Владиміру Петровичу лѣтъ, — для него онъ былъ просто „дядя“, какъ и доктора. Николай Карловичъ, хотя послѣднему было на самомъ дѣлѣ лѣтъ семьдесятъ, а первому лѣтъ двадцать восемь, всего на три года больше, чѣмъ Петиной мамѣ.
Теперь они вошли съ мороза раскраснѣвшіеся и словно сами играли въ прятки: зажгли огонь, остановились, улыбаясь, сейчасъ же снова потушили электри-
Гостиная по-прежнему была освещена уличными фонарями через окна; иногда по потолку косолапо и кругло проплывает светлое пятно, — из театра, что ли, разъезжаются? Петя подумал, что Катит забыла его, — так она долго не шла искать в гостиную. Он через щелку в портьере видел паркетный пол, дверь, потолок. Петя только что хотел тихонько закричать: „я здесь“, причем тоже так изменить голос, чтобы Катиш подумала, что ее зовут совсем из другой комнаты, — как вдруг комната осветилась, и в нее вошла мама и дядя Вова, т. е. Владимир Петрович Холмогоров, который был Петиным дядей только как всякий взрослый господин, знакомый или незнакомый. Он, конечно, был знаком Пете, но как-то по близорукому, как часто бывает в детстве. Когда ему случалось, Холмогоров сажал мальчика на колени, изображая то гусарскую лошадь, то извозчичью клячу, тот внимательно разглядывал его лицо, казавшееся ему огромным, больше стенных часов, и ясно запомнил, что у дяди Вовы выпуклые глаза с красными жилками на белках, толстый нос и удивительные уши, которыми он мог шевелить но желанию, причем двигались и волосы, будто всё это было не более, как надетая шапочка. Но вместе с тем Петя не сказал бы, сколько Владимиру Петровичу лет, — для него он был просто „дядя“, как и доктора. Николай Карлович, хотя последнему было на самом деле лет семьдесят, а первому лет двадцать восемь, всего на три года больше, чем Петиной маме.
Теперь они вошли с мороза раскрасневшиеся и словно сами играли в прятки: зажгли огонь, остановились, улыбаясь, сейчас же снова потушили электри-
