никто не ходилъ, и можно было, не уходя далеко отъ дому, потолковать на свободѣ.
Гриша страшно боялся встрѣтиться со Стякомъ, котораго онъ съ того времени не видѣлъ, но, съ другой стороны, было бы еще ужаснѣе, если бы тотъ въ Гришиномъ отсутствіи всѣмъ разсказалъ про его позоръ. И этотъ послѣдній страхъ пересилилъ его малодушное желаніе удрать, скрыться. Онъ нарочно забрался на конопляную поляну раньше всѣхъ, даже не дозавтракавъ и спрятавъ въ карманъ полотняныхъ брюкъ двѣ ватрушки съ черной смородиной.
Наконецъ, явился и Стякъ, послѣднимъ. У Гриши быстро созрѣлъ планъ дѣйствій, и не поспѣлъ кто-нибудь внести какое-либо предложеніе, какъ онъ заявилъ, что недурно бы сыграть штуку съ нѣмецкой гостьей. Судейскіе давно уже не дѣлали никакихъ серьезныхъ предпріятій, такъ что Гришино предложеніе ихъ оживило, хотя то обстоятельство, что нападеніе будетъ направлено именно на Залѣсскую, оставило ихъ достаточно холодными, не произвело осбеннаго впечатлѣнія. Только губы Стяка растянулись въ странную улыбку, когда онъ слушалъ подробности предполагаемой шутки. Эта улыбка и пристальный взглядъ лишали Гришу послѣдней сообразительности, такъ что онъ все больше и больше путался, даже не понимая, излагаетъ ли онъ свои мысли или вспоминаетъ обрывки изъ „Степки-растрепки“ и „Макса и Морица“.
Планъ его состоялъ въ томъ, чтобы ночью забраться подъ кровать къ Зоѣ Петровнѣ и выстрѣлить нѣсколько разъ изъ пугача. Всѣ перепугаются, она упадетъ, конечно, въ обморокъ, а тѣмъ временемъ убѣжать въ окно, захвативъ спальныя туфли, которыя и забросить на крышу: пусть подумаютъ, что это все кошка надѣлала.
никто не ходил, и можно было, не уходя далеко от дому, потолковать на свободе.
Гриша страшно боялся встретиться со Стяком, которого он с того времени не видел, но, с другой стороны, было бы еще ужаснее, если бы тот в Гришином отсутствии всем рассказал про его позор. И этот последний страх пересилил его малодушное желание удрать, скрыться. Он нарочно забрался на конопляную поляну раньше всех, даже не дозавтракав и спрятав в карман полотняных брюк две ватрушки с черной смородиной.
Наконец, явился и Стяк, последним. У Гриши быстро созрел план действий, и не поспел кто-нибудь внести какое-либо предложение, как он заявил, что недурно бы сыграть штуку с немецкой гостьей. Судейские давно уже не делали никаких серьезных предприятий, так что Гришино предложение их оживило, хотя то обстоятельство, что нападение будет направлено именно на Залесскую, оставило их достаточно холодными, не произвело осбенного впечатления. Только губы Стяка растянулись в странную улыбку, когда он слушал подробности предполагаемой шутки. Эта улыбка и пристальный взгляд лишали Гришу последней сообразительности, так что он всё больше и больше путался, даже не понимая, излагает ли он свои мысли или вспоминает обрывки из „Степки-растрепки“ и „Макса и Морица“.
План его состоял в том, чтобы ночью забраться под кровать к Зое Петровне и выстрелить несколько раз из пугача. Все перепугаются, она упадет, конечно, в обморок, а тем временем убежать в окно, захватив спальные туфли, которые и забросить на крышу: пусть подумают, что это всё кошка наделала.
