Гриша сказалъ, помолчавъ:
— Чего же она такъ смѣшно пишетъ?
— Потому что влюблена. И потомъ, почему смѣшно? Тутъ она много ошибокъ наставила, и стиль грубоватъ, но для любовнаго письма сойдетъ.
— А это хорошо — быть влюбленнымъ?
— Спросилъ! Еще какъ хорошо-то! Особенно, если безъ канители, попросту.
— Въ родѣ какъ на велосипедѣ ѣздить?
— Да ты шутникъ! Право, это не лишено остроумія: на велосипедѣ ѣздить! Ты бы записывалъ такія выраженія.
— Это потому, что я не понялъ, что ты говоришь.
— Да полно представляться! Какъ это такъ не понялъ? Не маленькій… Вѣдь я только связываться не хотѣлъ, а вѣдь это же правда, что ты за нѣмками ухаживаешь, потому и ходишь туда.
— Нѣтъ, неправда, неправда! Ей-Богу! Лопни мои глаза!
— Ну, хорошо. Мнѣ то что, мнѣ наплевать! Чего ты кипятишься?
Гриша страшно боялся, что его будутъ разспрашивать, и онъ выдастъ. Что? Онъ самъ не зналъ.
Но, къ счастью, Стякъ былъ эгоистомъ и мало интересовался чужими дѣлами. Онъ подумалъ съ минуту и потомъ произнесъ мечтательно:
— Вотъ еще нужно подбить малышей устроить какую-нибудь пакость этой пріѣзжей полькѣ. Зазнается Богъ вѣсть какъ. Тоже нашла ухаживателя, офицеришку несчастнаго. Ты поговори съ малышами, хорошо? Что-нибудь попикантнѣе.
— Да ты про кого говоришь?
— Про польку.
— Про Зою Петровну?
Гриша сказал, помолчав:
— Чего же она так смешно пишет?
— Потому что влюблена. И потом, почему смешно? Тут она много ошибок наставила, и стиль грубоват, но для любовного письма сойдет.
— А это хорошо — быть влюбленным?
— Спросил! Еще как хорошо-то! Особенно, если без канители, попросту.
— В роде как на велосипеде ездить?
— Да ты шутник! Право, это не лишено остроумия: на велосипеде ездить! Ты бы записывал такие выражения.
— Это потому, что я не понял, что ты говоришь.
— Да полно представляться! Как это так не понял? Не маленький… Ведь я только связываться не хотел, а ведь это же правда, что ты за немками ухаживаешь, потому и ходишь туда.
— Нет, неправда, неправда! Ей-Богу! Лопни мои глаза!
— Ну, хорошо. Мне то что, мне наплевать! Чего ты кипятишься?
Гриша страшно боялся, что его будут расспрашивать, и он выдаст. Что? Он сам не знал.
Но, к счастью, Стяк был эгоистом и мало интересовался чужими делами. Он подумал с минуту и потом произнес мечтательно:
— Вот еще нужно подбить малышей устроить какую-нибудь пакость этой приезжей польке. Зазнается Бог весть как. Тоже нашла ухаживателя, офицеришку несчастного. Ты поговори с малышами, хорошо? Что-нибудь попикантнее.
— Да ты про кого говоришь?
— Про польку.
— Про Зою Петровну?
