— Я тебѣ говорила…
— Это скорѣе я говорилъ…
— Нѣтъ, это я говорила.
Гриша снова прервалъ своихъ родителей:
— Если тебѣ, мама, такъ не хочется, чтобы Залѣсская къ намъ приходила, я могу сходить и сказать ей потихоньку объ этомъ, — она и не придетъ…
— Сейчасъ же вонъ изъ-за стола! — закричала мама, но прокуроръ остановилъ ее.
— Постой. Это не лишено остроумія. Разъ Гриша, какъ онъ самъ говоритъ, знакомъ съ этой дамой, ему терять больше нечего. Пускай поговоритъ. А въ случаѣ обиды можно всегда сослаться на то, что словамъ ребенка нельзя придавать значенія.
— Я не могу опомниться! Какой позоръ! И это называется женщина, фу!
— Это, конечно, ужасно, но пускай Гриша сходитъ, — ему теперь терять нечего.
Прокурорша печально посмотрѣла на сына и подтвердила:
— Да, ему теперь терять нечего, — пусть поговоритъ.
Гриша долго ходилъ около Сусловскаго забора, ожидая, чтобы всѣ враги вышли на теннисную площадку и дали такимъ образомъ ему возможность незамѣтно, безъ насмѣшекъ и драки, проникнуть въ домъ.
На балконѣ была только прислуга, убиравшая со стола. Нѣкоторое время она продолжала стряхивать крошки, не обращая вниманія на пришедшаго. Наконецъ спросила, опершись на щетку:
— Вамъ чего? Вы съ запиской отъ мамаши?
— Нѣтъ, я самъ.
— Я тебе говорила…
— Это скорее я говорил…
— Нет, это я говорила.
Гриша снова прервал своих родителей:
— Если тебе, мама, так не хочется, чтобы Залесская к нам приходила, я могу сходить и сказать ей потихоньку об этом, — она и не придет…
— Сейчас же вон из-за стола! — закричала мама, но прокурор остановил ее.
— Постой. Это не лишено остроумия. Раз Гриша, как он сам говорит, знаком с этой дамой, ему терять больше нечего. Пускай поговорит. А в случае обиды можно всегда сослаться на то, что словам ребенка нельзя придавать значения.
— Я не могу опомниться! Какой позор! И это называется женщина, фу!
— Это, конечно, ужасно, но пускай Гриша сходит, — ему теперь терять нечего.
Прокурорша печально посмотрела на сына и подтвердила:
— Да, ему теперь терять нечего, — пусть поговорит.
Гриша долго ходил около Сусловского забора, ожидая, чтобы все враги вышли на теннисную площадку и дали таким образом ему возможность незаметно, без насмешек и драки, проникнуть в дом.
На балконе была только прислуга, убиравшая со стола. Некоторое время она продолжала стряхивать крошки, не обращая внимания на пришедшего. Наконец спросила, опершись на щетку:
— Вам чего? Вы с запиской от мамаши?
— Нет, я сам.
