— Зоя Петровна Залѣсская? — переспросилъ мальчикъ.
— Да. Такъ вотъ, будемъ знакомы.
— Хорошо, — сказалъ Гриша и пошелъ было прочь, какъ вдругъ, вернувшись, спросилъ:
— А что значитъ Е. и М., которыя вы писали на пескѣ?
— Такъ ты же говорилъ, что знаешь, что это значитъ.
— Я просто такъ говорилъ, вралъ.
— Мнѣ очень хотѣлось ѣсть, и я писала „ѣмъ“.
— Такъ „ѣмъ“ черезъ ѣ пишется.
— По-русски черезъ Ѣ, а по-польски черезъ e, — понялъ?
— А буквы были русскія!
— Ну, будетъ! Не приставай! Какія есть, такія и есть. Иди себѣ, и я пойду завтракать.
Встрѣча подъ кленомъ, не произведя, вопреки всѣмъ традиціямъ „первыхъ любовей“, неизгладимаго впечатлѣнія на Гришу Кравченко, тѣмъ не менѣе не выходила у него изъ головы. Онъ не разсказалъ о ней никому: старшимъ не требовалось отчета, а товарищамъ онъ совралъ, что облилъ самое пасторшу, и для большей правдоподобности насказалъ такихъ подробностей, что вышло ни на что не похоже.
— На скамейкѣ была смола, а пасторша-то толстая: какъ сѣла, такъ и прилипла. Я поливаю, она хочетъ встать и не можетъ… кричитъ, а я все трясу… Прибѣжали Кошка съ Тошкой нѣмку отдирать, — я тутъ и удралъ. Не знаю, какъ все кончилось; навѣрное, горячимъ утюгомъ отпарили или скамейку разрубили. Такъ съ дощечкой и ходитъ… мокрая вся, чулки полиняли!
— Зоя Петровна Залесская? — переспросил мальчик.
— Да. Так вот, будем знакомы.
— Хорошо, — сказал Гриша и пошел было прочь, как вдруг, вернувшись, спросил:
— А что значит Е. и М., которые вы писали на песке?
— Так ты же говорил, что знаешь, что это значит.
— Я просто так говорил, врал.
— Мне очень хотелось есть, и я писала „ѣмъ“.
— Так „ѣмъ“ через е пишется.
— По-русски через Ѣ, а по-польски через е, — понял?
— А буквы были русские!
— Ну, будет! Не приставай! Какие есть, такие и есть. Иди себе, и я пойду завтракать.
Встреча под кленом, не произведя, вопреки всем традициям „первых любовей“, неизгладимого впечатления на Гришу Кравченко, тем не менее не выходила у него из головы. Он не рассказал о ней никому: старшим не требовалось отчета, а товарищам он соврал, что облил самое пасторшу, и для большей правдоподобности насказал таких подробностей, что вышло ни на что не похоже.
— На скамейке была смола, а пасторша-то толстая: как села, так и прилипла. Я поливаю, она хочет встать и не может… кричит, а я всё трясу… Прибежали Кошка с Тошкой немку отдирать, — я тут и удрал. Не знаю, как всё кончилось; наверное, горячим утюгом отпарили или скамейку разрубили. Так с дощечкой и ходит… мокрая вся, чулки полиняли!
