улицы или чего-нибудь похожаго на стройное размѣщеніе. Какъ изъ мѣшка ихъ высыпали: гдѣ густо, гдѣ пусто, гдѣ нѣтъ ничего. Каждое гнѣздо съ садомъ было обнесено общимъ заборомъ, который какъ бы объединялъ жильцовъ одного дачевладѣльца, отдѣляя ихъ нѣкоторой враждебностью отъ жителей, окруженныхъ другимъ заборомъ. Нечего говорить о населеніи другого, сосѣдняго, оврага, куда нужно было попадать или дѣлая крюкъ по дорогѣ среди безнадежно выжженнаго поля, или перебираясь черезъ лѣсистый хребетъ. Тѣ были окончательными врагами, по крайней мѣрѣ, на лѣто.
Такое распредѣленіе развивало до послѣднихъ предѣловъ, гдѣ нелѣпость уже граничила съ юморомъ, мѣстный колоколенный патріотизмъ. Потому люди, связанные личною дружбою или общею службою, старались поселиться въ одномъ и томъ же оврагѣ и даже преимущественно за однимъ заборомъ: судейскіе — въ одной кучѣ, палатскіе — въ другой, коммерсанты — въ третьей. Если личная привязанность дѣйствовала на выборъ лѣтняго помѣщенія, то, съ другой стороны, совмѣстное житье въ одномъ оврагѣ вліяло и на зимнія отношенія. Подѣлены были даже поставщики, извозчики, торговки, — только венгерцы съ мозаичными брошками и тряпичнымъ хламомъ сохраняли нейтралитетъ, перенося вѣсти изъ одного лагеря въ другой.
Младшіе подражали старшимъ еще болѣе нелицемѣрно и безбоязненно, тѣмъ болѣе, что такія отношенія живо напоминали всякія воинственныя игры., и въ частности, игру въ „казаковъ разбойниковъ“.
Въ „бараньемъ оврагѣ“, или, по другому, въ „долинѣ розъ“, жили судейскіе, купцы и нѣмцы за тремя заборами, принадлежавшими доктору Кушакову, священнику Успенскому и старовѣру Суслову. Но распре-
улицы или чего-нибудь похожего на стройное размещение. Как из мешка их высыпали: где густо, где пусто, где нет ничего. Каждое гнездо с садом было обнесено общим забором, который как бы объединял жильцов одного дачевладельца, отделяя их некоторой враждебностью от жителей, окруженных другим забором. Нечего говорить о населении другого, соседнего, оврага, куда нужно было попадать или делая крюк по дороге среди безнадежно выжженного поля, или перебираясь через лесистый хребет. Те были окончательными врагами, по крайней мере, на лето.
Такое распределение развивало до последних пределов, где нелепость уже граничила с юмором, местный колоколенный патриотизм. Потому люди, связанные личною дружбою или общею службою, старались поселиться в одном и том же овраге и даже преимущественно за одним забором: судейские — в одной куче, палатские — в другой, коммерсанты — в третьей. Если личная привязанность действовала на выбор летнего помещения, то, с другой стороны, совместное житье в одном овраге влияло и на зимние отношения. Поделены были даже поставщики, извозчики, торговки, — только венгерцы с мозаичными брошками и тряпичным хламом сохраняли нейтралитет, перенося вести из одного лагеря в другой.
Младшие подражали старшим еще более нелицемерно и безбоязненно, тем более, что такие отношения живо напоминали всякие воинственные игры., и в частности, игру в „казаков разбойников“.
В „бараньем овраге“, или, по другому, в „долине роз“, жили судейские, купцы и немцы за тремя заборами, принадлежавшими доктору Кушакову, священнику Успенскому и староверу Суслову. Но распре-
