и одинокой души, то вмѣстѣ съ досадою на слѣпоту окружающихъ, всегда есть и радость, что тебѣ извѣстно неизвѣстное другимъ.
За недѣлю до Успенія, а то и съ самаго перваго Спаса, въ монастырѣ, несмотря на его отдаленность, начинали появляться богомольцы, чтобы отговѣть и встрѣтить храмовой праздникъ.
Короткое, буйное, почти сибирское лѣто уже сломило свой жаръ, но дни еще теплые и погожи, появляется первая отчетливость, вѣстница скорой, не за горами, осени, ягоды еще не прошли, налились яблоки, грибы изъ бора выперли на самую опушку, — спожимки-лакомка! Хорошо итти по дорогѣ: ноги будто сами летятъ на далекій впереди звонъ!..
О. Гервасій въ этотъ вечеръ не пошелъ въ церковь, а у себя въ кельѣ читалъ повечеріе, — нездоровилось что-то. Въ двери постучались. Игуменъ, не отвѣчая на стукъ, не переставалъ читать. Очевидно, за дверью поняли, потому что стукъ повторился уже минутъ черезъ десять, когда о. Гервасій, отложивъ книгу, смотрѣлъ въ окно на расходившихся изъ церкви богомольцевъ. Чувство слегка горделиваго довольства, что вотъ его энергіей, его трудами монастырь крѣпко и благополучно стоитъ, прошло въ сердцѣ о. Гервасія.
Вошедшій служка сообщилъ, что игумена хочетъ видѣть какой-то человѣкъ.
— Кто такой?
— Не знаю; изъ богомольцевъ, древній уже старикъ.
— Чего ему нужно, не знаешь?
— Нѣтъ. Только все твердитъ, что нужно что-то важное сказать.
и одинокой души, то вместе с досадою на слепоту окружающих, всегда есть и радость, что тебе известно неизвестное другим.
За неделю до Успения, а то и с самого первого Спаса, в монастыре, несмотря на его отдаленность, начинали появляться богомольцы, чтобы отговеть и встретить храмовой праздник.
Короткое, буйное, почти сибирское лето уже сломило свой жар, но дни еще теплые и погожи, появляется первая отчетливость, вестница скорой, не за горами, осени, ягоды еще не прошли, налились яблоки, грибы из бора выперли на самую опушку, — спожимки-лакомка! Хорошо идти по дороге: ноги будто сами летят на далекий впереди звон!..
О. Гервасий в этот вечер не пошел в церковь, а у себя в келье читал повечерие, — нездоровилось что-то. В двери постучались. Игумен, не отвечая на стук, не переставал читать. Очевидно, за дверью поняли, потому что стук повторился уже минут через десять, когда о. Гервасий, отложив книгу, смотрел в окно на расходившихся из церкви богомольцев. Чувство слегка горделивого довольства, что вот его энергией, его трудами монастырь крепко и благополучно стоит, прошло в сердце о. Гервасия.
Вошедший служка сообщил, что игумена хочет видеть какой-то человек.
— Кто такой?
— Не знаю; из богомольцев, древний уже старик.
— Чего ему нужно, не знаешь?
— Нет. Только всё твердит, что нужно что-то важное сказать.
