— Кому же вы мѣшали?
— Я хочу сказать, что никакихъ осложненій мое появленіе не произведетъ, такъ какъ я даже и не появлюсь. Передъ тѣмъ, какъ уйти въ монастырь, я хотѣлъ только видѣть васъ.
— Вы идете въ монастырь? зачѣмъ? Впрочемъ, какъ это я глупо спрашиваю, будто не русская. Дѣло въ томъ, что я думала, что вы уже монахъ.
— Нѣтъ еще. А почему вы такъ подумали?
Аграфена Николаевна ничего не отвѣтила, а отошла отъ двери и, обойдя столъ, приблизилась къ Павлу Ильичу.
— Что же мы такъ стоимъ, какъ въ театрѣ? Не хотите ли чаю или закусить чего? Будьте гостемъ. Я думаю, не мало вы видѣли въ эти десять лѣтъ. Не то, что мы, сидя на мѣстѣ.
Павелъ Ильичъ сѣлъ и, не отвѣчая на предложеніе закусить и выпить чаю, началъ:
— Конечно, я много видѣлъ и перенесъ много, но это все довольно однообразно, такъ что никакъ не могу я сказать, что „моя жизнь — настоящій романъ“. Нѣтъ, романъ вышелъ бы скучный. Но для меня самого сколько было радости, горькой и сладостной, въ этихъ бездомныхъ скитаньяхъ по городамъ, деревнямъ, обителямъ, въ ночевкахъ подъ открытымъ небомъ, въ зимней стужѣ и лѣтнихъ красныхъ дняхъ. Будто время остановилось, и спроси меня, сколько прошло лѣтъ, годъ, пятьдесятъ ли лѣтъ, я не отвѣчу, пожалуй. И никакихъ заботъ и, въ сущности, никакихъ лишеній. Какъ-то прямо лицомъ къ лицу, сердце къ сердцу ты — и Богъ, и солнце; и всѣ люди — какъ родные, и вмѣстѣ съ тѣмъ ни одинъ изъ нихъ не роднѣе другого. И какъ-то не замѣчаешь, кто золъ, кто обидчикъ, всѣ какъ одна семья. Да такого бездомника трудно оби-
— Кому же вы мешали?
— Я хочу сказать, что никаких осложнений мое появление не произведет, так как я даже и не появлюсь. Перед тем, как уйти в монастырь, я хотел только видеть вас.
— Вы идете в монастырь? зачем? Впрочем, как это я глупо спрашиваю, будто не русская. Дело в том, что я думала, что вы уже монах.
— Нет еще. А почему вы так подумали?
Аграфена Николаевна ничего не ответила, а отошла от двери и, обойдя стол, приблизилась к Павлу Ильичу.
— Что же мы так стоим, как в театре? Не хотите ли чаю или закусить чего? Будьте гостем. Я думаю, не мало вы видели в эти десять лет. Не то, что мы, сидя на месте.
Павел Ильич сел и, не отвечая на предложение закусить и выпить чаю, начал:
— Конечно, я много видел и перенес много, но это всё довольно однообразно, так что никак не могу я сказать, что „моя жизнь — настоящий роман“. Нет, роман вышел бы скучный. Но для меня самого сколько было радости, горькой и сладостной, в этих бездомных скитаньях по городам, деревням, обителям, в ночевках под открытым небом, в зимней стуже и летних красных днях. Будто время остановилось, и спроси меня, сколько прошло лет, год, пятьдесят ли лет, я не отвечу, пожалуй. И никаких забот и, в сущности, никаких лишений. Как-то прямо лицом к лицу, сердце к сердцу ты — и Бог, и солнце; и все люди — как родные, и вместе с тем ни один из них не роднее другого. И как-то не замечаешь, кто зол, кто обидчик, все как одна семья. Да такого бездомника трудно оби-
