— Вотъ какъ! Значитъ, всѣ распредѣлились, одна я осталась не при чемъ.
— Ты, конечно, будешь съ нами: со мной и Лизой.
Калерія, замолчавъ, спросила:
— Да Кириллъ-то говорилъ съ родителями?
— Нѣтъ еще.
— Ну, тогда дѣло ясное! Они его не отпустятъ, такъ что онъ можетъ болтать, что ему угодно.
— Противная ты какая, Калерія, если-бъ ты знала! Съ родителями будетъ говорить тетя Девора, она взяла это на себя и достигнетъ, потому что ты знаешь, какая она убѣдительная.
— Да, если тетя Девора взялась за это дѣло, то еще можетъ что-нибудь выйти. Только Кириллу нечего особенно форсить: я бы на его мѣстѣ поступила такъ же!
— Неправда-ли? Вотъ и я тоже говорю, какая досада, что мы не можемъ переодѣться и отправиться въ армію, или устроить отрядъ амазонокъ! Вотъ было бы чудно!
— Я говорю: на его мѣстѣ, а на своемъ я не собираюсь производить никакихъ экстравагантностей.
— Что же ты будешь дѣлать.
— Я? То же, вѣроятно, что и прежде, я не знаю. Я думаю, что дѣла всѣмъ найдется, особенно теперь.
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Нельзя такъ говорить, быть такой безчувственной. Что ты, не русская, что ли, или у тебя вмѣсто крови простокваша?
Калерія отвѣчала, слегка нахмурясь:
— Не намъ судить, кто изъ насъ болѣе русская. Что я не сотрясаю воздухъ и не ломаю стульевъ, еще ничего не значитъ.
— Что же по твоему что-нибудь значитъ?
— По моему, теперь наиболѣе русскій тотъ, кто
— Вот как! Значит, все распределились, одна я осталась ни при чём.
— Ты, конечно, будешь с нами: со мной и Лизой.
Калерия, замолчав, спросила:
— Да Кирилл-то говорил с родителями?
— Нет еще.
— Ну, тогда дело ясное! Они его не отпустят, так что он может болтать, что ему угодно.
— Противная ты какая, Калерия, если б ты знала! С родителями будет говорить тетя Девора, она взяла это на себя и достигнет, потому что ты знаешь, какая она убедительная.
— Да, если тетя Девора взялась за это дело, то еще может что-нибудь выйти. Только Кириллу нечего особенно форсить: я бы на его месте поступила так же!
— Неправда ли? Вот и я тоже говорю, какая досада, что мы не можем переодеться и отправиться в армию, или устроить отряд амазонок! Вот было бы чудно!
— Я говорю: на его месте, а на своем я не собираюсь производить никаких экстравагантностей.
— Что же ты будешь делать.
— Я? То же, вероятно, что и прежде, я не знаю. Я думаю, что дела всем найдется, особенно теперь.
— Нет, нет, нет. Нельзя так говорить, быть такой бесчувственной. Что ты, не русская, что ли, или у тебя вместо крови простокваша?
Калерия отвечала, слегка нахмурясь:
— Не нам судить, кто из нас более русская. Что я не сотрясаю воздух и не ломаю стульев, еще ничего не значит.
— Что же по твоему что-нибудь значит?
— По моему, теперь наиболее русский тот, кто
