шей дочери Рошковыхъ, Лизаньки, къ барышнѣ Цвѣтковой, Ѳеофаніи Ларіоновнѣ, въ просторѣчьи Фофочкѣ. Дѣйствительно, нужно было имѣть какое-то извращенное терпѣніе, чтобы, не удовольствовавшись за зиму вздорной, несмолкаемой болтовней Фофочки, приглашать ее еще и на лѣто гостить, т. е. находиться въ непрерывномъ и непосредственномъ общеніи съ нею. Конечно, словоохотливость и даже странности можно легко простить, если онѣ не такого назойливаго дурного тона, что изъ-за нихъ какъ-то даже не хочется разбираться, какого человѣка онѣ скрываютъ и уродуютъ.
Фофочка слѣдила за модою и потому мѣнялась почти каждые три года, а то и чаще, но на всѣ фасоны умѣла накладыватъ какой-то свой фасончикъ, отчего всѣ выходили скверными, а иногда и прямо оскорбительными, когда ея увлеченіе коверкало не моду, а искреннее и глубокое стремленіе. Въ настоящую минуту Фофочка находилась въ неопредѣленномъ положеніи, такъ какъ послѣ того, какъ она только что пріучилась къ демоническому образу мыслей, ей сейчасъ же пришлось перестраиваться на легкомысленный, а теперь какъ-то непонятно опрощаться (не по-толстовски и не по-народнически) и чуть ли не обращаться къ религіозности. Самымъ удобнымъ она нашла пуститься въ теософію, зная, что тамъ не будутъ гонять ко всенощнымъ, можно оставатьси легкомысленной, а при желаніи можно найти даже демонизмъ. Но достаточно ли это просто? Объ этомъ-то Ѳеофанія Ларіоновна и думала, помѣщаясь на очень неудобной коротенькой кушеткѣ, спинкою къ окну. Брови Фофочки сдвинулись отъ напряженія, а, можетъ быть, и отъ досады, что никого нѣтъ около нея, кому бы она могла изложить свои затрудненія, пожаловаться, спросить совѣта. Въ послѣднемъ она не особенно нуждалась, но говорить хотѣлось ей неудер-
шей дочери Рошковых, Лизаньки, к барышне Цветковой, Феофании Ларионовне, в просторечьи Фофочке. Действительно, нужно было иметь какое-то извращенное терпение, чтобы, не удовольствовавшись за зиму вздорной, несмолкаемой болтовней Фофочки, приглашать ее еще и на лето гостить, т. е. находиться в непрерывном и непосредственном общении с нею. Конечно, словоохотливость и даже странности можно легко простить, если они не такого назойливого дурного тона, что из-за них как-то даже не хочется разбираться, какого человека они скрывают и уродуют.
Фофочка следила за модою и потому менялась почти каждые три года, а то и чаще, но на все фасоны умела накладывать какой-то свой фасончик, отчего все выходили скверными, а иногда и прямо оскорбительными, когда её увлечение коверкало не моду, а искреннее и глубокое стремление. В настоящую минуту Фофочка находилась в неопределенном положении, так как после того, как она только что приучилась к демоническому образу мыслей, ей сейчас же пришлось перестраиваться на легкомысленный, а теперь как-то непонятно опрощаться (не по-толстовски и не по-народнически) и чуть ли не обращаться к религиозности. Самым удобным она нашла пуститься в теософию, зная, что там не будут гонять ко всенощным, можно оставатьси легкомысленной, а при желании можно найти даже демонизм. Но достаточно ли это просто? Об этом-то Феофания Ларионовна и думала, помещаясь на очень неудобной коротенькой кушетке, спинкою к окну. Брови Фофочки сдвинулись от напряжения, а, может быть, и от досады, что никого нет около неё, кому бы она могла изложить свои затруднения, пожаловаться, спросить совета. В последнем она не особенно нуждалась, но говорить хотелось ей неудер-
