Валентина Петровна погрозила мнѣ пальцемъ.
— Вы, ужъ извѣстно, петроградскій скептикъ: ни во что не вѣрите и ничего не знаете, — а послушали бы, что у насъ тутъ говорятъ!
— И слушать не хочу, потому-что, навѣрное, говорятъ вздоръ.
— И это тоже извѣстно: „Послѣ насъ — хоть потопъ!“. Извѣстно также, къ чему такое отношеніе приводитъ!
— Да, но согласитесь, что я въ моемъ положеніи никакъ не могу ни въ какую сторону вертѣть колеса исторіи!
— Можете! Тутъ важно душевное горѣніе и заразительность. Не принято говорить о себѣ, но возьмите хоть меня. Вы сами знаете, какое у меня знакомство (и я его еще расширила нарочно), и всѣ взволнованы, всѣ трепещатъ. Вотъ что значитъ живое слово и настоящее одушевленіе!
— Да? — разсѣянно спросилъ я.
— Да, да. Вотъ вы ничему не вѣрите, а это дѣйствительно такъ.
Вася поднялся изъ-за стола, очевидно, не будучи въ состояніи дождаться, когда кончится наша бесѣда.
— Мама.
— Что тебѣ?
— Ты еще не подумала, о чемъ я тебя просилъ?
— Есть у меня время думать о всякихъ глупостяхъ!
— Но ты же обѣщала, и потомъ, отъ этого зависитъ вся моя жизнь…
— Завтра Парѳенъ Михайловичъ будетъ у меня обѣдать и мы поговоримъ.
— Завтра? Пожалуйста, мама.
— Хорошо, хорошо…
Когда Вася вышелъ, Валентина Петровна слегка
Валентина Петровна погрозила мне пальцем.
— Вы, уж известно, петроградский скептик: ни во что не верите и ничего не знаете, — а послушали бы, что у нас тут говорят!
— И слушать не хочу, потому что, наверное, говорят вздор.
— И это тоже известно: „После нас — хоть потоп!“. Известно также, к чему такое отношение приводит!
— Да, но согласитесь, что я в моем положении никак не могу ни в какую сторону вертеть колеса истории!
— Можете! Тут важно душевное горение и заразительность. Не принято говорить о себе, но возьмите хоть меня. Вы сами знаете, какое у меня знакомство (и я его еще расширила нарочно), и все взволнованы, все трепещат. Вот что значит живое слово и настоящее одушевление!
— Да? — рассеянно спросил я.
— Да, да. Вот вы ничему не верите, а это действительно так.
Вася поднялся из-за стола, очевидно, не будучи в состоянии дождаться, когда кончится наша беседа.
— Мама.
— Что тебе?
— Ты еще не подумала, о чём я тебя просил?
— Есть у меня время думать о всяких глупостях!
— Но ты же обещала, и потом, от этого зависит вся моя жизнь…
— Завтра Парфен Михайлович будет у меня обедать и мы поговорим.
— Завтра? Пожалуйста, мама.
— Хорошо, хорошо…
Когда Вася вышел, Валентина Петровна слегка
