гоняли это настроеніе, замѣняя его недовѣріемъ и досадою.
Придя домой, Павелъ Андреевичъ подумалъ:
„Какой вздоръ! И что за особенная связь между мною и Зарембою!?“.
Они вмѣстѣ учились въ корпусѣ, потомъ вплоть до послѣдняго времени видались, какъ бывшіе товарищи, но ихъ отношенія нельзя было назвать дружбой. Знакомство, пріятельство, но далеко не какое-то тамъ „сродство душъ“. Очевидно, ясновидящая повторяла обычныя общія мѣста оккультизма.
Но все-таки онъ написалъ письмо Флору, ничего, впрочемъ, не говоря о своемъ визитѣ къ Бажо. Затѣмъ, казалось, позабылъ и о письмѣ, на которое не получилъ отвѣта, и о предсказательницѣ, и о самомъ Зарембѣ.
Въ эти весеннія недѣли на Павла Андреевича напала какая-то почти лѣтняя лѣнь; ему представилось, что на улицѣ пыльно и жарко, въ городѣ никого нѣтъ, только солдаты около церкви учатся, громко крича: „рады стараться ваше —дительство!“ Все время, когда не былъ на службѣ, онъ проводилъ лежа, читая романы Дюма, будто желая самого себя убѣдить, что жизнь невѣроятно скучна.
Но какая-то тревога не оставляла его, и, когда Павелъ Андреевичъ особенно ясно ее чувствовалъ, ему становилось очевиднымъ, что это чувство есть не что иное, какъ ожиданіе неминуемой опасности (для себя, для Зарембы?). И опять вспоминались слова Лизы Бажо о томъ, что не надо думать, и снова, именно вслѣдствіе предостереженія, ему думалось все объ одномъ и томъ же. Павелъ помнилъ еще, что опасность грозитъ сверху, потому время отъ времени вставалъ съ дивана и смотрѣлъ на небо, будто ждалъ дождя.
гоняли это настроение, заменяя его недоверием и досадою.
Придя домой, Павел Андреевич подумал:
„Какой вздор! И что за особенная связь между мною и Зарембою!?“.
Они вместе учились в корпусе, потом вплоть до последнего времени видались, как бывшие товарищи, но их отношения нельзя было назвать дружбой. Знакомство, приятельство, но далеко не какое-то там „сродство душ“. Очевидно, ясновидящая повторяла обычные общие места оккультизма.
Но всё-таки он написал письмо Флору, ничего, впрочем, не говоря о своем визите к Бажо. Затем, казалось, позабыл и о письме, на которое не получил ответа, и о предсказательнице, и о самом Зарембе.
В эти весенние недели на Павла Андреевича напала какая-то почти летняя лень; ему представилось, что на улице пыльно и жарко, в городе никого нет, только солдаты около церкви учатся, громко крича: „рады стараться ваше —дительство!“ Всё время, когда не был на службе, он проводил лежа, читая романы Дюма, будто желая самого себя убедить, что жизнь невероятно скучна.
Но какая-то тревога не оставляла его, и, когда Павел Андреевич особенно ясно ее чувствовал, ему становилось очевидным, что это чувство есть не что иное, как ожидание неминуемой опасности (для себя, для Зарембы?). И опять вспоминались слова Лизы Бажо о том, что не надо думать, и снова, именно вследствие предостережения, ему думалось всё об одном и том же. Павел помнил еще, что опасность грозит сверху, потому время от времени вставал с дивана и смотрел на небо, будто ждал дождя.
