которыя онъ только что развивалъ Гришѣ Зойкину. Кромѣ того, онъ считалъ свое положеніе значительнымъ и ему было себя очень жаль. Вотъ, думалось ему, я послѣдній разъ вижу и Невскій, и Неву; и даже Гороховой, можетъ быть, не увижу! Все запечатлѣвалось въ его глазахъ ярко и безповоротно мило. Но, кромѣ сожалѣнія, это ощущеніе будило еще другое чувство, похожее на нѣсколько горькую гордость и сознаніе самоотверженнаго достоинства. Не хотѣлось вспоминать, что такая же участь постигла многія тысячи другихъ людей и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ-то требовалось, чтобы всѣхъ мобилизація волновала и мѣняла какія-то оцѣнки, отношенія.
Жена, едва увидѣла его обстриженнымъ подъ гребенку на-голо, вскрикнула и заплакала.
— Что же ты такъ торопишься, Коля? — поспѣлъ бы еще обстричься.
— А что, развѣ нехорошо, не идетъ?
— Ужъ не знаю, идетъ, или нѣтъ, — просто жалко! Николай Петровичъ считалъ, что онъ уже перешелъ періодъ жалости и потому почувствовалъ себя сильнѣе Вареньки, полюбилъ ее какъ-то больше прежняго. Ему не приходило въ голову раньше, любитъ-ли онъ Варвару Павловну или нѣтъ послѣ десяти лѣтъ совмѣстной жизни, хороша она или дурна, — такъ жена и жена, какъ у всѣхъ, какая-то часть обыденной жизни, которой почти не замѣчаешь.
Теперь же онъ взглянулъ на Варвару Павловну новыми жалостливыми глазами и увидѣлъ ее дорогой себѣ, милой и мало измѣнившейся съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ влюбленъ въ нее. Немного поблѣднѣла, но это, пожалуй, еще лучше. Онъ не замѣчалъ недостатковъ
которые он только что развивал Грише Зойкину. Кроме того, он считал свое положение значительным и ему было себя очень жаль. Вот, думалось ему, я последний раз вижу и Невский, и Неву; и даже Гороховой, может быть, не увижу! Всё запечатлевалось в его глазах ярко и бесповоротно мило. Но, кроме сожаления, это ощущение будило еще другое чувство, похожее на несколько горькую гордость и сознание самоотверженного достоинства. Не хотелось вспоминать, что такая же участь постигла многие тысячи других людей и вместе с тем как-то требовалось, чтобы всех мобилизация волновала и меняла какие-то оценки, отношения.
Жена, едва увидела его обстриженным под гребенку наголо, вскрикнула и заплакала.
— Что же ты так торопишься, Коля? — поспел бы еще обстричься.
— А что, разве нехорошо, не идет?
— Уж не знаю, идет, или нет, — просто жалко! Николай Петрович считал, что он уже перешел период жалости и потому почувствовал себя сильнее Вареньки, полюбил ее как-то больше прежнего. Ему не приходило в голову раньше, любит ли он Варвару Павловну или нет после десяти лет совместной жизни, хороша она или дурна, — так жена и жена, как у всех, какая-то часть обыденной жизни, которой почти не замечаешь.
Теперь же он взглянул на Варвару Павловну новыми жалостливыми глазами и увидел ее дорогой себе, милой и мало изменившейся с тех пор, как он был влюблен в нее. Немного побледнела, но это, пожалуй, еще лучше. Он не замечал недостатков
