на потраченные продукты. Когда я подавала одному изъ офицеровъ, тотъ меня поцѣловалъ и сразу покраснѣлъ.
„На это капитанъ выдастъ вамъ уже лично отъ себя квитанцію“, сказалъ другой и всѣ захохотали. Тутъ я замѣтила, что большая часть была не совсѣмъ трезва.
— Отчего барышня не сидятъ? — спросилъ усачъ.
— „Благодарю васъ, я не устала“.
— Пустяки! не стѣсняйтесь. Сюда, напримѣръ, продолжалъ онъ и хлопнулъ себя по голубой толстой колѣнкѣ. Я молчала.
— Ну, сюда! — повторилъ онъ такимъ тономъ, что мнѣ ничего не оставалось, какъ исполнить его слова. Я неловко присѣла на теплыя колѣни толстяка. Всѣ засмѣялись, но кажется, я имъ не нравилась и дѣлалось все это больше для куража. Въ самомъ дѣлѣ, у меня совсѣмъ не такой видъ, чтобы меня хотѣлось насиловать. Не забавно, по моему. Прежде всего, я не люблю визжать и верещать, а безъ крика что же за забава! Но они оказались людьми систематическими и, кромѣ того, повторяю, были пьяны. Офицеръ, на колѣняхъ у котораго я сидѣла, обнялъ меня лѣвой рукою, — какъ вдругъ въ столовую вошли мой отецъ и еврей Вилейчикъ. Вошли они въ шубахъ, очень поспѣшно. Навѣрно, имъ сказали, что у насъ дѣлается.
— Явленіе пятое, тѣ же и двѣ чухны, — съострилъ одинъ изъ офицеровъ. Я такъ и замерла. Отецъ весь трясся, руки и борода ходуномъ ходили и голосъ его сталъ какимъ то чужимъ, визгливый, почти бабій.
— „ Мерзавцы, негодяи, сукины дѣти! что вы здѣсь дѣлаете! вонъ!“.
Солдатъ, вошедшій вслѣдъ за папой, стукнулъ его прикладомъ и отецъ повалился, много ли старику надо.
на потраченные продукты. Когда я подавала одному из офицеров, тот меня поцеловал и сразу покраснел.
„На это капитан выдаст вам уже лично от себя квитанцию“, сказал другой и все захохотали. Тут я заметила, что большая часть была не совсем трезва.
— Отчего барышня не сидят? — спросил усач.
— „Благодарю вас, я не устала“.
— Пустяки! не стесняйтесь. Сюда, например, продолжал он и хлопнул себя по голубой толстой коленке. Я молчала.
— Ну, сюда! — повторил он таким тоном, что мне ничего не оставалось, как исполнить его слова. Я неловко присела на теплые колени толстяка. Все засмеялись, но кажется, я им не нравилась и делалось всё это больше для куража. В самом деле, у меня совсем не такой вид, чтобы меня хотелось насиловать. Не забавно, по моему. Прежде всего, я не люблю визжать и верещать, а без крика что же за забава! Но они оказались людьми систематическими и, кроме того, повторяю, были пьяны. Офицер, на коленях у которого я сидела, обнял меня левой рукою, — как вдруг в столовую вошли мой отец и еврей Вилейчик. Вошли они в шубах, очень поспешно. Наверно, им сказали, что у нас делается.
— Явление пятое, те же и две чухны, — сострил один из офицеров. Я так и замерла. Отец весь трясся, руки и борода ходуном ходили и голос его стал каким то чужим, визгливый, почти бабий.
— „ Мерзавцы, негодяи, сукины дети! что вы здесь делаете! вон!“.
Солдат, вошедший вслед за папой, стукнул его прикладом и отец повалился, много ли старику надо.
