Молодой человѣкъ направился было къ окну, но Карпинскій почему то подумалъ, что тотъ можетъ увидѣть портретъ въ плюшевой рамкѣ. Онъ удержалъ его за руку и спросилъ только, улыбаясь:
— Вы недавно обстриглись?
— Вчера.
— Раньше у васъ были спереди довольно длинные волосы и одна прядь все спускалась на… лѣвый (да, на лѣвый) глазъ, когда вы писали.
— Но откуда вы это знаете?
Тутъ вмѣшался громкимъ басомъ Нерадомскій:
— Онъ все знаетъ, на три аршина сквозь землю видитъ. Вы его еще мало знаете, это такая голова!
Карпинскій послѣ ухода гостей вынулъ карточку Варвары Павловны изъ рамки, осторожно залилъ чернилами то мѣсто, гдѣ виднѣлась „осенняя пѣснь Чайковскаго", высушилъ и снова поставилъ въ плюшъ. Отошелъ на нѣсколько шаговъ и посмотрѣлъ. Кажется, осмотромъ остался доволенъ. Потомъ онъ долго ходилъ по комнатѣ, потомъ взялъ съ полки томъ Гофмана, посмотрѣлъ на часы, но остался дома, зажегъ лампу, взглянулъ въ окно, на дворѣ лежалъ снѣгъ, казалось, было тихо и тепло, „переписчикъ“ писалъ, но прядь волосъ не падала ему на лѣвый глазъ. Карпинскій улыбнулся и самъ сѣлъ за столъ. Можетъ быть, никогда такъ весело, легко и свободно онъ не писалъ, будто около него мелькали прозрачныя блѣдно-золотыя оборки чьего то платья. Самого слова „слава“ не приходило ему на память и ужъ, конечно, далекъ былъ отъ мыслей и знаменитый романистъ и даже, пожалуй, столовая съ хрусталемъ.
Молодой человек направился было к окну, но Карпинский почему то подумал, что тот может увидеть портрет в плюшевой рамке. Он удержал его за руку и спросил только, улыбаясь:
— Вы недавно обстриглись?
— Вчера.
— Раньше у вас были спереди довольно длинные волосы и одна прядь всё спускалась на… левый (да, на левый) глаз, когда вы писали.
— Но откуда вы это знаете?
Тут вмешался громким басом Нерадомский:
— Он всё знает, на три аршина сквозь землю видит. Вы его еще мало знаете, это такая голова!
Карпинский после ухода гостей вынул карточку Варвары Павловны из рамки, осторожно залил чернилами то место, где виднелась „осенняя песнь Чайковского", высушил и снова поставил в плюш. Отошел на несколько шагов и посмотрел. Кажется, осмотром остался доволен. Потом он долго ходил по комнате, потом взял с полки том Гофмана, посмотрел на часы, но остался дома, зажег лампу, взглянул в окно, на дворе лежал снег, казалось, было тихо и тепло, „переписчик“ писал, но прядь волос не падала ему на левый глаз. Карпинский улыбнулся и сам сел за стол. Может быть, никогда так весело, легко и свободно он не писал, будто около него мелькали прозрачные бледно-золотые оборки чьего то платья. Самого слова „слава“ не приходило ему на память и уж, конечно, далек был от мыслей и знаменитый романист и даже, пожалуй, столовая с хрусталем.
