неръ, — опять не маскарадныя ли шуточки г-на Брысь? Нѣтъ, это прекрасно, это звучитъ европейски. При жизни, Витя, при жизни? Старый дядя шутникъ и любитъ говорить парадоксы!
Капринскій отмахнулся рукой и сталъ пристально разсматривать портретъ въ плюшевой рамѣ. Конечно, она — муза, она единственная, несравненная. И слава естъ, есть! при жизни — прекрасная, шумная, опьяняющая слава!
Онъ потушилъ свѣтъ, ожидая, что изъ плюшевой рамы польется розовый, игрушечный блескъ и напѣвъ, какъ нѣжно холодный, сладкій и чистый ручей Дебюсси.
Но онъ напрасно ждалъ. Рамка молчала, какъ спящій домъ. Карпинскій подошелъ къ окну. Въ противоположномъ окнѣ у переписчика было темно. Смѣшная мысль! Какая же можетъ быть зависимость?..
Нерадомскій былъ школьнымъ товарищемъ Виктора. Повидимому, имъ не было никакой надобности и необходимости встрѣчаться, такъ какъ оба пошли по совершенно разнымъ дорогамъ, которыя, если и пересѣкаются! то развѣ гдѣ-нибудь въ безпредѣльности, на томъ свѣтѣ, но Павелъ Нерадомскій все таки посѣщалъ Карпинскаго, можетъ быть, испытывая удовольствіе быть знакомымъ съ писателемъ, или, какъ онъ самъ старомодно выражался съ „сочинителемъ“. Викторъ не придавалъ большого значенія мнѣніямъ и оцѣнкамъ своего бывшаго товарища, но ему была пріятна беззавѣтная увѣренность Павла что онъ, Карпинскій — „молодецъ“ и „голова съ мозгами“, что „онъ далеко пойдетъ“ и что »не всякому дано“. Его даже не коробили эти простоватыя выраженія увѣренности, отнесенныя къ его персонѣ. Но сегодня послѣ вчерашняго случая, послѣ безсонной ночи, ему
нер, — опять не маскарадные ли шуточки г-на Брысь? Нет, это прекрасно, это звучит европейски. При жизни, Витя, при жизни? Старый дядя шутник и любит говорить парадоксы!
Капринский отмахнулся рукой и стал пристально рассматривать портрет в плюшевой раме. Конечно, она — муза, она единственная, несравненная. И слава ест, есть! при жизни — прекрасная, шумная, опьяняющая слава!
Он потушил свет, ожидая, что из плюшевой рамы польется розовый, игрушечный блеск и напев, как нежно холодный, сладкий и чистый ручей Дебюсси.
Но он напрасно ждал. Рамка молчала, как спящий дом. Карпинский подошел к окну. В противоположном окне у переписчика было темно. Смешная мысль! Какая же может быть зависимость?..
Нерадомский был школьным товарищем Виктора. По-видимому, им не было никакой надобности и необходимости встречаться, так как оба пошли по совершенно разным дорогам, которые, если и пересекаются! то разве где-нибудь в беспредельности, на том свете, но Павел Нерадомский всё-таки посещал Карпинского, может быть, испытывая удовольствие быть знакомым с писателем, или, как он сам старомодно выражался с „сочинителем“. Виктор не придавал большого значения мнениям и оценкам своего бывшего товарища, но ему была приятна беззаветная уверенность Павла что он, Карпинский — „молодец“ и „голова с мозгами“, что „он далеко пойдет“ и что »не всякому дано“. Его даже не коробили эти простоватые выражения уверенности, отнесенные к его персоне. Но сегодня после вчерашнего случая, после бессонной ночи, ему
