ступленія, жалко ли ей стало Карпинскаго, но, спустя минуту, она проговорила, словно оправдываясь:
— Все это гораздо проще и вовсе не такъ ужасно, какъ кажется. Викторъ Николаевичъ — поэтъ, и потому не въ большой дружбѣ съ здравымъ практическимъ смысломъ. Я хотѣла ему помочь въ этомъ, — и вотъ сама оказываюсь неспособной, прямо бездарной. Для меня это — горестное открытіе, но я ничего не могу подѣлать, ему придется искать другого руководителя, другого министра иностранныхъ дѣлъ.
— Ну, ужъ тутъ пошли дѣла совсѣмъ семейныя, и я не слушаю! — заявилъ дядя Коля окончательно шутливо, видя, что дѣло пошло на мировую.
— Да и слушать-то больше будетъ нечего! — замѣтила Барберина и подъ столомъ пожала руку Карпинскому.
Казалось, что случай исчерпанъ и Варвара Павловна попрежнему ласкова, величественна, съ безошибочнымъ вкусомъ разсуждаетъ о различныхъ вещахъ, — лишь набѣгавшая временами складка на лбу показывала, что какіе-то отголоски досады еще не исчезли. Скорѣе всего это была досада на собственную сплошную безтакность. Карпинскій не задумывался надъ объясненіемъ морщинки на лицѣ Барберины, онъ мало вообще о ней думалъ; мысли его касались, пожалуй, даже опредѣленно его самого; онъ просто чувствовалъ себя разбитымъ, уничтоженнымъ, будто у него отняли какую-то очень дорогую ему вещь, да къ тому же и его самого избили до полусмерти. Можетъ быть, Варвара Павловна смутно понимала его состояніе, потому что, когда, прощаясь, она сказала: „значитъ, до завтра“, слова ея звучали довольно безнадежно.
ступления, жалко ли ей стало Карпинского, но, спустя минуту, она проговорила, словно оправдываясь:
— Всё это гораздо проще и вовсе не так ужасно, как кажется. Виктор Николаевич — поэт, и потому не в большой дружбе с здравым практическим смыслом. Я хотела ему помочь в этом, — и вот сама оказываюсь неспособной, прямо бездарной. Для меня это — горестное открытие, но я ничего не могу поделать, ему придется искать другого руководителя, другого министра иностранных дел.
— Ну, уж тут пошли дела совсем семейные, и я не слушаю! — заявил дядя Коля окончательно шутливо, видя, что дело пошло на мировую.
— Да и слушать-то больше будет нечего! — заметила Барберина и под столом пожала руку Карпинскому.
Казалось, что случай исчерпан и Варвара Павловна по-прежнему ласкова, величественна, с безошибочным вкусом рассуждает о различных вещах, — лишь набегавшая временами складка на лбу показывала, что какие-то отголоски досады еще не исчезли. Скорее всего это была досада на собственную сплошную бестакность. Карпинский не задумывался над объяснением морщинки на лице Барберины, он мало вообще о ней думал; мысли его касались, пожалуй, даже определенно его самого; он просто чувствовал себя разбитым, уничтоженным, будто у него отняли какую-то очень дорогую ему вещь, да к тому же и его самого избили до полусмерти. Может быть, Варвара Павловна смутно понимала его состояние, потому что, когда, прощаясь, она сказала: „значит, до завтра“, слова её звучали довольно безнадежно.
