— Я знаю, дядя, что вы — большой проказникъ и нисколько не хочу уменьшать вашей славы въ этомъ отношеніи, но мнѣ больше некого выбрать. И чѣмъ вы рискуете? Для меня опасны только встрѣчи со знакомыми, которые знаютъ, что вы — мой дядя и для которыхъ, слѣдовательно, вы служите достаточной гарантіей, а незнакомые подумаютъ, что вотъ Николай Денисовичъ Свѣчинъ (васъ-то, разумѣется, всѣ знаютъ) имѣетъ успѣхъ у красивой и довольно шикарной дамы — вашъ же престижъ повысится!
— Какъ она умѣетъ льстить! — воскликнулъ Николай Денисовичъ, давно уже согласившійся; межъ тѣмъ, какъ племянница, прогнавъ Карпинскаго къ телефону, заиграла бравурно и отчетливо модный танецъ.
Выпавшій снѣгъ лежалъ на дорогѣ; на тротуарѣ отъ шаговъ оставались черные, мокрые, слѣды, дулъ сильный теплый вѣтеръ, пахло снѣгомъ, мѣхомъ Барбериновой шубки, и только темная вздутая вода незамерзшей Невы говорила, что до зимы еще не такъ близко. Фонари моргали, тряслись, стучали стеклами, временами совсѣмъ замирали, будто они были керосиновые, какіе бывали лѣтъ двадцать тому назадъ за Малымъ, проспектомъ.
Дядя Коля, сѣвъ въ моторъ, сначала безъ умолка болталъ, потомъ вдругъ замолкъ и какъ-то сразу задремалъ, уткнувшись въ воротникъ. Варвара Павловна, глядя въ окно, обратилась тихо къ Карпинскому:
— Вотъ такъ мы поѣдемъ съ перваго представленія вашей пьесы! что я говорю… конечно, не такъ! Мы будемъ упоены, отуманены славой, успѣхомъ, криками! Сердца всѣхъ будутъ у вашихъ ногъ! цвѣты, записки, предложенія! А вы поѣдете со мною вдвоемъ
— Я знаю, дядя, что вы — большой проказник и нисколько не хочу уменьшать вашей славы в этом отношении, но мне больше некого выбрать. И чем вы рискуете? Для меня опасны только встречи со знакомыми, которые знают, что вы — мой дядя и для которых, следовательно, вы служите достаточной гарантией, а незнакомые подумают, что вот Николай Денисович Свечин (вас-то, разумеется, все знают) имеет успех у красивой и довольно шикарной дамы — ваш же престиж повысится!
— Как она умеет льстить! — воскликнул Николай Денисович, давно уже согласившийся; меж тем, как племянница, прогнав Карпинского к телефону, заиграла бравурно и отчетливо модный танец.
Выпавший снег лежал на дороге; на тротуаре от шагов оставались черные, мокрые, следы, дул сильный теплый ветер, пахло снегом, мехом Барбериновой шубки, и только темная вздутая вода незамерзшей Невы говорила, что до зимы еще не так близко. Фонари моргали, тряслись, стучали стеклами, временами совсем замирали, будто они были керосиновые, какие бывали лет двадцать тому назад за Малым, проспектом.
Дядя Коля, сев в мотор, сначала без умолка болтал, потом вдруг замолк и как-то сразу задремал, уткнувшись в воротник. Варвара Павловна, глядя в окно, обратилась тихо к Карпинскому:
— Вот так мы поедем с первого представления вашей пьесы! что я говорю… конечно, не так! Мы будем упоены, отуманены славой, успехом, криками! Сердца всех будут у ваших ног! цветы, записки, предложения! А вы поедете со мною вдвоем
