Дмит- клопоморы съ какой-то кишкой, изъ которой выходилъ горячій паръ, и стали дѣйствовать. Бабушка и тутъ навела критику, что клопы все равно оживутъ послѣ кишки, и лучше бы смазать ихъ уксусной эссенціей. Потомъ стала увѣрять, что клопоморы стащили у нея съ комода деревянную коробочку изъ-подъ конфектъ. Вообще, была крайне недовольна и обижена и на своихъ, и на Лизаньку, даже назвала ее сплетницей, что, молъ, она, бабушка, всѣмъ довольна, а та такъ повернула дѣло, что будто Маргарита жаловалась. Анна Петровна, наоборотъ, была въ очень веселомъ настроеніи и не скрывала этого. Бабушка и на это обидѣлась:
— Что это ты, Анюта, такъ развеселилась? Кажется, не съ чего бы.
— Просто такъ: весело — и весело! Развѣ я виновата?
— Беззаботная ты, Анюта, необычайно. Сама знаешь, каково наше положеніе, какія обстоятельства, — до веселья ли тутъ?
— Но, если я буду грустна, то вѣдь этимъ горю не поможешь, только духомъ упадешь. А потомъ, наши дѣла совсѣмъ уже не такъ плохи: Мишѣ обѣщали хорошее мѣсто.
— Какія теперь могутъ быть мѣста? Я говорила, что нужно на Высочайшее Имя прошеніе подавать, все-таки ты — генеральская дочка.
— Нѣтъ, это мѣсто вѣрное, сегодня пришла бумага, — сказалъ, входя, самъ Кудрявцевъ.
— Можетъ быть, бумага-то неправильная, у министра могутъ быть однофамильцы. У меня былъ знакомый Шереметьевъ, настоящій Шереметьевъ, только не графъ, а никакой онъ не былъ Шереметьевъ, а просто мазурикъ. Всѣмъ векселей надавалъ; думали, что изъ скромности не подписывается графомъ, а потомъ, какъ
Дмит- клопоморы с какой-то кишкой, из которой выходил горячий пар, и стали действовать. Бабушка и тут навела критику, что клопы всё равно оживут после кишки, и лучше бы смазать их уксусной эссенцией. Потом стала уверять, что клопоморы стащили у неё с комода деревянную коробочку из-под конфет. Вообще, была крайне недовольна и обижена и на своих, и на Лизаньку, даже назвала ее сплетницей, что, мол, она, бабушка, всем довольна, а та так повернула дело, что будто Маргарита жаловалась. Анна Петровна, наоборот, была в очень веселом настроении и не скрывала этого. Бабушка и на это обиделась:
— Что это ты, Анюта, так развеселилась? Кажется, не с чего бы.
— Просто так: весело — и весело! Разве я виновата?
— Беззаботная ты, Анюта, необычайно. Сама знаешь, каково наше положение, какие обстоятельства, — до веселья ли тут?
— Но, если я буду грустна, то ведь этим горю не поможешь, только духом упадешь. А потом, наши дела совсем уже не так плохи: Мише обещали хорошее место.
— Какие теперь могут быть места? Я говорила, что нужно на Высочайшее Имя прошение подавать, всё-таки ты — генеральская дочка.
— Нет, это место верное, сегодня пришла бумага, — сказал, входя, сам Кудрявцев.
— Может быть, бумага-то неправильная, у министра могут быть однофамильцы. У меня был знакомый Шереметьев, настоящий Шереметьев, только не граф, а никакой он не был Шереметьев, а просто мазурик. Всем векселей надавал; думали, что из скромности не подписывается графом, а потом, как
