— Благодарю васъ, но Алексѣй Ивановичъ не вещь, которую можно передавать изъ рукъ въ руки. Едва ли онъ согласится, чтобы вы мнѣ его уступили.
— Нѣтъ. Я поговорю съ нимъ, — и онъ пойметъ, онъ же чуткій человѣкъ! Я не хочу никому причинять страданія. Мое счастье не должно быть омрачено ничьей слезой, ничьимъ вздохомъ.
Катя такъ волновалась, что почти не замѣтила, какими общими, избитыми фразами она говоритъ. Солнцева слушала, какъ старшая, безъ гнѣва, слегка умиленно и снисходительно.
— Милая барышня, — начала она ласково, слегка привлекая къ себѣ Лобанчикову, — я вѣрю, что вы искренне хотите сдѣлать, какъ можно лучше; можетъ быть, даже помочь мнѣ, но право же, нужно раньше поговорить съ вашимъ женихомъ.
— Да. Вы позволяете мнѣ? Я это сдѣлаю сегодня же. Онъ меня послушается. Нельзя же такъ страдать, какъ вы страдаете! Онъ мнѣ ничего не говорилъ, считаетъ меня за малолѣтку… и братъ мой, Сережа (вы знаете его?), тоже такъ же ко мнѣ относится, но увѣряю васъ, я все могу понять! Клянусь вамъ, я не хочу ничьего страданія. Милая Зинаида Евгеньевна, я найду въ себѣ, въ своей любви достаточно силы, чтобы все вынести!..
Зинаида Евгеньевна долго слушала восторженный лепетъ Лобанчиковой, при-чемъ устало-ласковое выраженіе на ея лицѣ смѣнялось какой-то досадой.
— Все это прекрасно! — рѣзко начала она, — но вы, кажется, совершенно забыли про меня! Что-жъ вы думаете, я приму вашего уступленнаго жениха? Владѣйте сами! Вы думаете, что я… что я не могу быть его невѣстой, такъ меня можно оскорблять, потому что это — оскорбленіе, весь вашъ разговоръ со мною.
— Благодарю вас, но Алексей Иванович не вещь, которую можно передавать из рук в руки. Едва ли он согласится, чтобы вы мне его уступили.
— Нет. Я поговорю с ним, — и он поймет, он же чуткий человек! Я не хочу никому причинять страдания. Мое счастье не должно быть омрачено ничьей слезой, ничьим вздохом.
Катя так волновалась, что почти не заметила, какими общими, избитыми фразами она говорит. Солнцева слушала, как старшая, без гнева, слегка умиленно и снисходительно.
— Милая барышня, — начала она ласково, слегка привлекая к себе Лобанчикову, — я верю, что вы искренне хотите сделать, как можно лучше; может быть, даже помочь мне, но право же, нужно раньше поговорить с вашим женихом.
— Да. Вы позволяете мне? Я это сделаю сегодня же. Он меня послушается. Нельзя же так страдать, как вы страдаете! Он мне ничего не говорил, считает меня за малолетку… и брат мой, Сережа (вы знаете его?), тоже так же ко мне относится, но уверяю вас, я всё могу понять! Клянусь вам, я не хочу ничьего страдания. Милая Зинаида Евгеньевна, я найду в себе, в своей любви достаточно силы, чтобы всё вынести!..
Зинаида Евгеньевна долго слушала восторженный лепет Лобанчиковой, причём устало-ласковое выражение на её лице сменялось какой-то досадой.
— Всё это прекрасно! — резко начала она, — но вы, кажется, совершенно забыли про меня! Что ж вы думаете, я приму вашего уступленного жениха? Владейте сами! Вы думаете, что я… что я не могу быть его невестой, так меня можно оскорблять, потому что это — оскорбление, весь ваш разговор со мною.
