отлично изъяснялся на разныхъ европейскихъ языкахъ, вслѣдствіе чего каждая столица Европы, почти не боясь ошибиться, могла сопричислить его къ своимъ дорогимъ и милѣйшимъ соотечественникамъ. Изящныя манеры, извѣстнаго рода мягкая уживчивость, лоскъ и житейская ловкость помогали ему постоянно держаться на высотѣ comme il faut’наго общества; частица фонъ также при этомъ играла свою немаловажную роль. Юлій Степановичъ появлялся обыкновенно въ весьма видныхъ гостинныхъ. Въ бытность его въ Петербургѣ, его можно было встрѣтить и въ итальянской оперѣ во второмъ или третьемъ ряду, и у Елисѣева, пожирающимъ свѣжія устрицы, вмѣстѣ съ разными титулами и титульчиками, съ которыми онъ быль на ты, и весной на point’ѣ, граціозно обложившимся на свою трость и разговаривающимъ съ какой нибудь титулованной особой прекраснаго пола, которая, возсѣдая въ своей изящной, легкой коляскѣ, созерцала, вмѣсто заката солнечнаго, прекрасную, благородно и гордо очер-
отлично изъяснялся на разных европейских языках, вследствие чего каждая столица Европы, почти не боясь ошибиться, могла сопричислить его к своим дорогим и милейшим соотечественникам. Изящные манеры, известного рода мягкая уживчивость, лоск и житейская ловкость помогали ему постоянно держаться на высоте comme il faut’ного общества; частица фон также при этом играла свою немаловажную роль. Юлий Степанович появлялся обыкновенно в весьма видных гостинных. В бытность его в Петербурге, его можно было встретить и в итальянской опере во втором или третьем ряду, и у Елисеева пожирающим свежие устрицы вместе с разными титулами и титульчиками, с которыми он быль на ты, и весной на point’е, грациозно обложившимся на свою трость и разговаривающим с какой-нибудь титулованной особой прекрасного пола, которая, восседая в своей изящной, легкой коляске, созерцала, вместо заката солнечного, прекрасную, благородно и гордо очер-
