В розовой тени долго слышался шопот. В отдалении звучали за дверями и портьерами глухо голоса Николки и неожиданного гостя. Елена простирала руки, умоляя Алексея говорить поменьше. Слышался в столовой хруст — взбудораженная Анюта выметала синий сервиз. Наконец, было решено в шопоте. В виду того, что теперь в городе будет происходить чорт знает что, и очень возможно, что придут реквизировать комнаты, в виду того, что денег нет, а за Лариосика будут платить, — пустить Лариосика. Но обязать его соблюдать правила турбинской жизни. Относительно птицы — испытать. Ежели птица несносна в доме, потребовать ее удаления, а хозяина ее оставить. По поводу сервиза, в виду того, что у Елены, конечно, даже язык не повернется и вообще это хамство и мещанство — сервиз предать забвению. Пустить Лариосика в книжную, поставить там кровать с пружинным матрацом и столик…
Елена вышла в столовую. Лариосик стоял в скорбной позе, повесив голову и глядя на это место, где некогда на буфете помещалось стопкой двенадцать тарелок. Мутно-голубые глаза выражали полную скорбь. Николка стоял напротив Лариосика, открыв рот и слушая какие-то речи. Глаза у Николки были наполнены напряженнейшим любопытством.
— Нету кожи в Житомире, — растерянно говорил Лариосик, — понимаете, совершенно нету. Такой кожи, как я привык носить, нету. Я кликнул
