„О душевной жизни вечеровъ моихъ и прочихъ“, пишетъ, Кольцовъ: „не знаю, что вамъ сказать. Кажется, они довольно для души холодны, а для ума мелки; въ нихъ нѣтъ ничего питающаго душу; искра Божьей святой благодати не проникаетъ. Молчанье въ нихъ играетъ первую ролю; оттого-то кажется я и не послѣдній. Тихій разговоръ по уголкамъ между двухъ-трехъ человѣкъ. Крутомъ диваннаго стола серьезный разговоръ о пустоши людей серьезныхъ — не по призванью, а по роли, ими разыгрываемой. На нихъ можно скорѣе пріучить себя къ ловкому свѣтскому обращенію, а ума прибавить нельзя ни на лепту“.
Въ это пребываніе въ столицахъ Кольцовъ окончателъно подружился съ Бѣлинскимъ и испытывалъ наибольшее вліяніе его на себѣ. Въ его письмахъ мы находимъ уже отраженіе тѣхъ туманныхъ философскихъ идей, которые не по плечу были Кольцову, съ его недостаточнымъ образованіемъ.
„Жалѣю объ одномъ“, пишетъ онъ Бѣлинскому изъ Воронежа, „что нельзя было жить еще мѣсяцъ съ вами; хоть бы мѣсяцъ одинъ еще, а то есть еще кое-какіе вопросы темные. Я понимаю субъектъ и объектъ хорошо, но не понимаю еще, какъ въ философіи, поэзіи, исторіи они соединяются до абсолюта. Не понимаю еще вполнѣ этого безконечнаго игранія жизни, этой великой природы во всѣхъ ея проявленіяхъ, — и меня ничего на свѣтѣ такъ не успокоиваетъ въ жизни, какъ вполнѣ пониманіе этихъ истинъ. Чортъ ее знаетъ, какъ худо работаетъ моя гол ва: что хочется понять, не скоро понимаетъ, а теперъ, безъ васъ, я самъ собою вовсе не доберусь до этого“. Въ практической жизни у него появляются стремленія, не совсѣмъ гармонирующія съ положеніемъ его и его семьи. Онъ очень любилъ свою младшую сестру Анисью Васильевну и, сообразно тогдашнимъ представленіямъ объ образованіи, о которыхъ съ ироніей позже говорилъ Гоголь, уговариваетъ отца купить ей фортепьяно и нанять для нея учителя музыки и французскаго языка На этотъ разъ и степь потеряла для него часть очарованія. „А степь опять очаровала меня“, пишетъ онъ Бѣлинскому, „я чорть знаетъ до какого забвенія любовался ею. Какъ она хороша показалась! и я съ восторгомъ пѣлъ: „Пора любви“, — она къ имъ идетъ… только это чувство было не прежнее, другого совсѣмъ рода; послѣ мнѣ стало на ней скучно. Она хороша на минуту, и то не одному, а самъ другъ, и то не надолго…“
По стихотвореніямъ Кольцова можно прослѣдить, чго прежде занимавшіе его и выражавшіеся въ „думахъ“ философскіе вопросы въ этотъ 1838 годъ его оставляютъ; ни
