эта близость Кольцова съ юношескихъ лѣтъ къ народной жизни имѣла огромное значеніе въ поэтическомъ развитіи его. По словамъ названнаго біографа, „она была совершенно непосредственной, органической, и образовалась не путемъ уступокъ какимъ-либо, въ самомъ дѣлѣ „грязнымъ сторонамъ“ крестьянскаго быта, напримѣръ, пьянымъ оргіямъ или дикому разгулу. Нѣтъ, это сближеніе и органическое сліяніе было дѣломъ самого развивающагося таланта и родственныхъ ему свѣтлыхъ и поэтическихъ сторонъ народнаго быта. Правильное развитіе и образованіе таланта не могло мѣшать этому сліянію, не могло вредить художественной производительности“.
Прошло три года. Товарищъ Кольцова умеръ, и отъ него достались ему на память около 70 книгъ, которыя онъ читалъ и перечитывалъ и въ степяхъ, и въ городѣ. До сихъ поръ онъ не имѣлъ никакого понятія о стихахъ. Случилось ему какъ-то купить на рынкѣ за сходную цѣну стихотворенія Дмитріева. Онъ началъ читать ихъ, и стихи ему очень понравились. Бѣлинскій разсказываетъ, что Кольцовъ пѣлъ стихи Дмитріева. „Ему казалось, что стихи нельзя читать, но должно ихъ пѣть: такъ заключалъ онъ по пѣснямъ, между которыми и стихами не могъ тотчасъ же не замѣтить близкаго сходства“. Многія пьесы онъ выучилъ наизусть; особенно ему понравился „Ермакъ“. Какъ со сказками, такъ и тутъ Кольцовымъ овладѣло желаніe самому слагать такія же звучныя строфы съ рифмами, но онъ не имѣлъ никакого понятія о стихосложеніи, и не было у него о чемъ писать. Тему далъ ему опять случай: „Одному изъ его пріятелей“, разсказываетъ Бѣлинскій, „приснился странный сонъ, повторявшійся три ночи сряду. Въ молодыя лѣта всякій сколько-нибудь странный или необыкновенный сонъ имѣетъ для насъ таинственное и пророческое значеніе. Пріятель Кольцова былъ сильно пораженъ своимъ сномъ и разсказалъ его Кольцову, чѣмъ и произвелъ на него такое глубокое впечатлѣніе, что тотъ сейчасъ же рѣшился описать его стихами. Оставшись одинъ, Кольцовъ засѣлъ за дѣло, не имѣя никакого понятія о размѣрѣ и версификаціи; выбралъ одну пьесу Дмитріева и началъ подражать ея стиху. Первые стиховъ десятокъ достались ему съ большимъ трудомъ, остальные пошли легче, и въ ночь готова была пречудовищная пьеса подъ названіемъ „Три видѣнія“, которую онъ потомъ истребилъ, какъ слишкомъ нелѣпый опытъ. Но какъ ни плохъ былъ этотъ опытъ, однакожъ онъ навсегда рѣшилъ поэтическое призваніе Кольцова: послѣ него онъ почувствовалъ рѣшительную страсть къ стихотворству. Ему хотѣлось и читать чужіе стихи и пи-
