знаковъ элементарнаго образованія“; и писалъ онъ до конца жизни очень безграмотно.
Кольцовъ взятъ былъ изъ училища между прочимъ и потому, что отецъ нуждался въ помощникѣ, которому могъ бы вполнѣ довѣрять. Для юноши наступила дѣйствительная жизнь, съ ея тревогами. Вѣрный своему почти презрительному отношенію къ средѣ, изъ которой вышелъ поэтъ, Бѣлинскій говоритъ, что „Кольцовъ окунулся въ омутъ довольно грязной дѣйствительности; но онъ какъ будто и не замѣтилъ ея: его юной душѣ полюбилось широкое раздолье степи“. Какъ всякій ребенокъ, Кольцовъ, конечно, не могъ критически относиться къ непригляднымъ сторонамъ дѣла, которое велъ отецъ его, но степь произвела на него глубокое впечатлѣніе и способствовала развитію въ немъ поэтическаго чувства. „Онъ любилъ вечерній огонь, на которомъ варилась степная каша; любилъ ночлеги подъ чистымъ небомъ, на зеленой травѣ; любилъ иногда цѣлые дни не слѣзать съ коня, перегоняя стада съ одного мѣста на другое. Правда, эта поэтическая жизнь была не безъ неудобствъ и не безъ неудовольствій, очень прозаическихъ. Случалось цѣлые дни и недѣли проводить въ грязи, слякоти, на холодномъ осеннемъ вѣтру, засыпать на голой землѣ, подъ шумъ дождя, подъ защитою войлока или овчинаго тулупа. Но привольное раздолье степи, въ ясные и жаркіе дни весны и лѣта, вознаграждало его за всѣ лишенія и тягости осени и бурной погоды“.
Степь была школою жизни Кольцова и приносила не одни удовольствія, но иногда и большія опасности. Разъ въ степи, когда онъ былъ уже въ возрастѣ, по разсказу Бѣлинскаго, одинъ изъ работниковъ за что-то такъ озлобился на него, что рѣшился его зарѣзать. "Намекнули ли объ этомъ Кольцову со стороны, или онъ самъ догадался, но медлить было нельзя, а обыкновенными средствами защищаться невозможно. Надобно было рѣшиться на трагикомедію, и Кольцова достало на неe. Будто ничего не подозрѣвая и не замѣчая, онъ сталъ съ мужикомъ необыкновенно любезенъ, досталъ вина, пилъ съ нимъ и братался. Этимъ опасность была отстранена, потому что русскаго мужика сивухою такъ же можно и отвести отъ убійства, какъ и навести на него. Только по возвращеніи въ Воронежъ Кольцовъ снялъ съ себя маску передъ отчаяннымъ удальцомъ, требовавшимъ разсчета. При этомъ разсчетѣ, продолжавшемся очень долго, злодѣй имѣлъ причину и время раскаяться въ своемъ умыслѣ, а можетъ быть и въ томъ, что не удалось ему его выполнить… Таковъ былъ міръ, въ которомъ жилъ Кольцовъ. Не съ одними волками, ко-
