дышащихъ клячь, нанятыхъ въ селеніи. Я хотѣла было остановиться въ Кремлѣ, у Митрофанова, искренняго друга и сослуживца отца моего, но узнала что онъ куда-то уѣхалъ. Пока я доспросилась о немъ, должна была заходить ко многимъ жильцамъ обширнаго дома, вь которомъ были и его комнаты. Одинъ изъ этихъ набѣговъ произведенъ на горницы молодой купчихи; она, увидя меня отворяющую дверь ея, тотчасъ стала говорить: пожалуйте, пожалуйте, батюшка господинъ офицеръ! прошу покорно, садитесь, сдѣлайте, милость; вы хромаете, конечно ранены? Не прикажете ли чаю? Катенька, подай скорѣе. — Говоря все это, она усаживала меня на диванѣ, а Катенька, миленькая четырнадцатилѣтняя дѣвочка, во всемъ блескѣ купеческой красоты, стояла уже передо мною съ чашкою чаю. — Что̀, батюшка, супостатъ нашъ далеко ли? Говорятъ, онъ идетъ въ Москву. — Я отвѣчала, что его не пустятъ въ Москву. — Ахъ, дай-то Богъ! Куда мы дѣнемся тогда? Говорятъ онъ всѣхъ принуждаетъ къ своей
дышащих кляч, нанятых в селении. Я хотела было остановиться в Кремле, у Митрофанова, искреннего друга и сослуживца отца моего, но узнала, что он куда-то уехал. Пока я доспросилась о нем, должна была заходить ко многим жильцам обширного дома, вь котором были и его комнаты. Один из этих набегов произведен на горницы молодой купчихи; она, увидя меня отворяющую дверь ее, тотчас стала говорить: «Пожалуйте, пожалуйте, батюшка господин офицер! прошу покорно, садитесь, сделайте, милость; вы хромаете, конечно ранены? Не прикажете ли чаю? Катенька, подай скорее». Говоря все это, она усаживала меня на диване, а Катенька, миленькая четырнадцатилетняя девочка, во всем блеске купеческой красоты, стояла уже передо мною с чашкою чаю. «Что, батюшка, супостат наш далеко ли? Говорят, он идет в Москву». Я отвечала, что его не пустят в Москву. «Ах, дай-то бог! Куда мы денемся тогда? Говорят, он всех принуждает к своей
