будетъ умереть! Ахъ, какъ мнѣ стыдно писать это! Какъ стыдно признаваться въ такомъ безчеловѣчіи! Благородною саблей своею, я срубила голову неповинной птицы!! Это была первая кровь, которую пролила я во всю мою жизнь. Хотя это кровь птицы, но повѣрьте, вы, которые будете когда-нибудь читать мои Записки, что воспоминаніе о ней тяготитъ мою совѣсть!… Черезъ часъ уланы мои возвратились, ведя за собою лошадей своихъ, навьюченныхъ сѣномъ. — Не слишкомъ ли тяжело вы навьючили ихъ? спросила я, видя что по бокамъ лошадей висѣли огромнѣйшія связки сѣна. — Нѣтъ, ваше благородіе! вѣдь сѣно легко! — Я повѣрила, вовсе не подозрѣвая что тутъ кроется тяжесть мнѣ неизвѣстная, и что для этого нарочно навязаны такія ужасныя горы сѣна. Я сѣла на лошадь, велѣла взять мертваго гуся, и поѣхала впереди своего отряда, который шелъ пѣшкомъ, ведя лошадей своихъ въ поводу. Мы уже прошли бо̀льшую половину своей дороги, и были верстахъ въ двухъ отъ ла-
будет умереть! Ах, как мне стыдно писать это! Как стыдно признаваться в таком бесчеловечии! Благородною саблей своею я срубила голову неповинной птицы!! Это была первая кровь, которую пролила я во всю мою жизнь. Хотя это кровь птицы, но, поверьте, вы, которые будете когда-нибудь читать мои Записки, что воспоминание о ней тяготит мою совесть!.. Через час уланы мои возвратились, ведя за собою лошадей своих, навьюченных сеном. «Не слишком ли тяжело вы навьючили их?» — спросила я, видя, что по бокам лошадей висели огромнейшие связки сена. «Нет, ваше благородие! ведь сено легко!» Я поверила, вовсе не подозревая, что тут кроется тяжесть мне неизвестная, и что для этого нарочно навязаны такие ужасные горы сена. Я села на лошадь, велела взять мертвого гуся и поехала впереди своего отряда, который шел пешком, ведя лошадей своих в поводу. Мы уже прошли большую половину своей дороги, и были верстах в двух от ла-
