ствомъ. Весь ихъ видъ говоритъ: бѣда непріятелю! Къ вечеру второй полуэскадронъ спѣшился, и я, имѣя тогда свободу отойти отъ своего мѣста, пошла къ ротмистру спрашивать о всемъ томъ, что въ этотъ день казалось мнѣ непонятнымъ. Подъямпольскій стоялъ у дерева, подперши голову рукою, и смотрѣлъ безъ всякаго участія на перестрѣлку; примѣтно было, что мысль его не здѣсь. — Скажите мнѣ, ротмистръ, длячего вы посылали къ Штакельбергу меня, а не унтеръ-отицера? Не правда ли, что вы хотѣли укрыть меня отъ пуль? — Правда, отвѣчалъ задумчиво Подъямпольскій; ты такъ еще молодъ, такъ невинно смотришь, и среди этихъ страшныхъ сценъ такъ веселъ и безпеченъ! Я видѣлъ какъ ты скакалъ позади всего эскадрона во время безпорядочнаго бѣгства нашего отъ кирпичныхъ сараевъ, и мнѣ казалось, что я вижу барашка, за которымъ гонится стая волковъ. У меня сердце обливается кровью при одной мысли видѣть тебя убитымъ. Не знаю, Александровъ, отчего мнѣ кажется, что если тебя
ством. Весь их вид говорит: «Беда неприятелю!» К вечеру второй полуэскадрон спешился, и я, имея тогда свободу отойти от своего места, пошла к ротмистру спрашивать о всем том, что в этот день казалось мне непонятным. Подъямпольский стоял у дерева, подперши голову рукою, и смотрел без всякого участия на перестрелку; приметно было, что мысль его не здесь. «Скажите мне, ротмистр, для чего вы посылали к Штакельбергу меня, а не унтер-отицера? Не правда ли, что вы хотели укрыть меня от пуль?» — «Правда, — отвечал задумчиво Подъямпольский. — Ты так еще молод, так невинно смотришь и среди этих страшных сцен так весел и беспечен! Я видел, как ты скакал позади всего эскадрона во время беспорядочного бегства нашего от кирпичных сараев, и мне казалось, что я вижу барашка, за которым гонится стая волков. У меня сердце обливается кровью при одной мысли видеть тебя убитым. Не знаю, Александров, отчего мне кажется, что если тебя
