величайшаго шума къ совершенному безмолвію дѣлаетъ на душу мою какое-то впечатлѣніе, котораго я однако жъ ни понять, ни описать не могу.
— Близъ Смоленска объявили намъ Государевъ манифестъ, въ которомъ было сказано: «что Государь не удерживаетъ болѣе нашего мужества, и даетъ свободу отмстить непріятелю за скуку противувольнаго отступленія, до сего времени необходимаго.» Солдаты наши прыгали отъ радости, и взоры всѣхъ пылали мужествомъ и удовольствіемъ. — «Наконецъ! говорили офицеры, теперь будетъ наша очередь догонять!
Смоленскъ. Я опять слышу грозный, величественный гулъ пушекъ! Опять вижу блескъ штыковъ! Первый годъ моей воинственной жизни воскресаетъ въ памяти моей!… Нѣтъ! трусъ не имѣетъ души! Иначе, какъ могъ бы онъ видѣть, слышать все это и не пламенѣть мужествомъ! Часа два дожидались мы приказанія подъ стѣ-
величайшего шума к совершенному безмолвию делает на душу мою какое-то впечатление, которого я однако ж ни понять, ни описать не могу.
Близ Смоленска объявили нам государев манифест, в котором было сказано: «Что государь не удерживает более нашего мужества и дает свободу отмстить неприятелю за скуку противовольного отступления, до сего времени необходимого». Солдаты наши прыгали от радости, и взоры всех пылали мужеством и удовольствием. «Наконец! — говорили офицеры, — теперь будет наша очередь догонять!
Смоленск. Я опять слышу грозный, величественный гул пушек! Опять вижу блеск штыков! Первый год моей воинственной жизни воскресает в памяти моей!.. Нет! трус не имеет души! Иначе, как мог бы он видеть, слышать все это и не пламенеть мужеством! Часа два дожидались мы приказания под сте-
