увидать, что офицеры ихъ переносятъ его наровнѣ съ ними; никогда солдатъ не осмѣлится роптать ни на какую невыгоду, если офицеръ его раздѣляетъ ее съ нимъ… Я почувствовала справедливость словъ Подъямпольскаго, и приняла твердое намѣреніе всегда ими руководствоваться.
— Наконецъ дали намъ отдыхъ. Съ какимъ неописаннымъ удовольствіемъ разостлала я свою шинель на сѣно, легла, и въ ту же минуту заснула. Думаю что я спала часовъ десять, потому что солнце уже садилось, когда я выползла изъ своего шалаша, въ буквальномъ смыслѣ выползла, длятого что отверстіе, служащее дверью, было немного выше полуаршина. Глазамъ моимъ представилась живая и прекрасная картина: толпы офицеровъ уланскихъ, гусарскихъ, кирасирскихъ ходили по всему лагерю; солдаты варили кашу, чистили аммуницію; ординарцы, адъютанты скакали то тамъ, то здѣсь; прекрасная музыка нашего полка гремѣла и восхищала безчисленное множество всѣхъ полковъ офицеровъ, пришедшихъ
увидать, что офицеры их переносят его наравне с ними; никогда солдат не осмелится роптать ни на какую невыгоду, если офицер его разделяет ее с ним…» Я почувствовала справедливость слов Подъямпольского и приняла твердое намерение всегда ими руководствоваться.
Наконец дали нам отдых. С каким неописанным удовольствием разостлала я свою шинель на сено, легла и в ту же минуту заснула. Думаю, что я спала часов десять, потому что солнце уже садилось, когда я выползла из своего шалаша, в буквальном смысле выползла, для того что отверстие, служащее дверью, было немного выше полуаршина. Глазам моим представилась живая и прекрасная картина: толпы офицеров уланских, гусарских, кирасирских ходили по всему лагерю; солдаты варили кашу, чистили амуницию; ординарцы, адъютанты скакали то там, то здесь; прекрасная музыка нашего полка гремела и восхищала бесчисленное множество всех полков офицеров, пришедших
