но примѣръ ихъ никого не увлекаетъ, и они вредны только себѣ: бѣдность и презрѣніе остаются имъ въ удѣлъ. Но трусъ солдатъ!!… У меня нѣтъ словъ изобразить всю великость зла, какое можетъ сдѣлать одинъ ничтожный, робкій негодяй для цѣлой арміи!… И въ теперешнемъ случаѣ, какія бѣды навлекло бы на мою голову одно только то, что трусъ испугался своей тѣни, убѣжалъ, увлекъ за собою другихъ, былъ бы причиною ложнаго донесенія, напрасной тревоги всего войска! Нѣтъ, робкій солдатъ не долженъ жить: Ермоловъ правъ!
Эти размышленія занимали меня до разсвѣта. Ведеты наши были смѣнены; трусовъ наказали больно, унтеръ-офицера еще больнѣе. По окончаніи этой расправы, новая мысль не даетъ мнѣ покою, пугаетъ, стыдитъ меня; и я ничѣмъ не могу выжить ее изъ головы, краснѣю, начертывая эти строки: не я ли одна виновата? не я ли одна заслуживаю и нареканіе и наказаніе? Я офицеръ; мнѣ порученъ былъ этотъ отрядъ; зачѣмъ я оставляла
но пример их никого не увлекает, и они вредны только себе: бедность и презрение остаются им в удел. Но трус солдат!!. У меня нет слов изобразить всю великость зла, какое может сделать один ничтожный, робкий негодяй для целой армии!.. И в теперешнем случае, какие беды навлекло бы на мою голову одно только то, что трус испугался своей тени, убежал, увлек за собою других, был бы причиною ложного донесения, напрасной тревоги всего войска! Нет, робкий солдат не должен жить — Ермолов прав!
Эти размышления занимали меня до рассвета. Ведеты наши были сменены; трусов наказали больно, унтер-офицера еще больнее. По окончании этой расправы новая мысль не дает мне покою, пугает, стыдит меня; и я ничем не могу выжить ее из головы, краснею, начертывая эти строки: не я ли одна виновата? не я ли одна заслуживаю и нарекание и наказание? Я офицер; мне поручен был этот отряд; зачем я оставляла
