вырѣзать; ихъ могли только изрубить. Что̀ жъ Подъямпольскій? — Я тебѣ говорю, что онъ въ отчаяніи: — «Какъ онъ могъ забыть мои слова! Я такъ ясно, такъ подробно все растолковалъ ему » — говоритъ съ горестію и досадою бравый начальникъ нашъ. Но вотъ онъ ѣдетъ и самъ; мы вѣдь поѣхали было отбивать тебя у непріятеля, хотя бы это стоило цѣлаго эскадрона… Я подъѣхала къ Подъямпольскому: — не вините меня, ротмистръ! Я лучше желалъ бы быть разбитъ и взятъ въ плѣнъ, нежели видѣть себя покрытымъ незаслуженнымъ стыдомъ. (Въ первый разъ еще дано мнѣ порученіе, назначенъ постъ, соединенный съ опасностью и требующій мужества и неусыпности, и вотъ какъ отлично исполнено это порученіе.) Я разсказала ротмистру подробно все происшествіе. Мы возвратились въ наше седо, оставя бѣдныхъ часовыхъ стоять безъ смѣны до разсвѣта. Не было уже времени смѣнять ихъ. Подъямпольскій, отличнѣйшій офицеръ, храбрый и опытный, получа нелѣпое донесеніе отъ бѣжавшаго съ пикета
вырезать; их могли только изрубить. Что ж Подъямпольский?» — «Я тебе говорю, что он в отчаянии: „Как он мог забыть мои слова! Я так ясно, так подробно все растолковал ему“, — говорит с горестию и досадою бравый начальник наш. Но вот он едет и сам; мы ведь поехали было отбивать тебя у неприятеля, хотя бы это стоило целого эскадрона…» Я подъехала к Подъямпольскому: «Не вините меня, ротмистр! Я лучше желал бы быть разбит и взят в плен, нежели видеть себя покрытым незаслуженным стыдом». (В первый раз еще дано мне поручение, назначен пост, соединенный с опасностью и требующий мужества и неусыпности, и вот как отлично исполнено это поручение.) Я рассказала ротмистру подробно все происшествие. Мы возвратились в наше седо, оставя бедных часовых стоять без смены до рассвета. Не было уже времени сменять их. Подъямпольский, отличнейший офицер, храбрый и опытный, получа нелепое донесение от бежавшего с пикета
