помыслить, несодрогаясь, о томъ предписаніи, которое, какъ спящій змѣй, лежало у меня на груди подъ мундиромъ; стоило только вынуть его, и всѣ встревожатся. А теперь, какъ веселы эти молодые люди! Какъ они полюбили меня! Какъ дружелюбно жмутъ мнѣ руки, обнимаютъ, цѣлуютъ; дѣвицы сами ангажируютъ, въ танцахъ рѣзвятся, бѣгаютъ! Всѣ мы теперь не что иное, какъ толпа взрослыхъ дѣтей, и вотъ чрезъ какіе-нибудь полчаса вдругъ все перемѣнится; я сдѣлаюсь отчаяннымъ уланомъ, имѣющимъ и власть и возможность забрать у нихъ фуражъ... А мои плѣнительные хозяева... что̀ сдѣлается съ ихъ радостными физіономіями, живымъ и веселымъ говоромъ! Ахъ, длячего и здѣсь не сгорѣлъ весь овесъ и не умерла которая нибудь внука или внукъ!.. Тогда мнѣ легче было бы уѣхать безъ всего; а теперь!.... Вотъ я уже въ пятидесяти верстахъ отъ эскадрона, а еще ничего не сдѣлала, и вѣрно не сдѣлаю, потому что всякій помѣщикъ, хотя бы онъ имѣлъ одну только каплю ума, недастъ мнѣ ничего подъ простую росписку; а требовать пове-
помыслить, не содрогаясь, о том предписании, которое, как спящий змей, лежало у меня на груди под мундиром; стоило только вынуть его, и все встревожатся. А теперь, как веселы эти молодые люди! Как они полюбили меня! Как дружелюбно жмут мне руки, обнимают, целуют; девицы сами ангажируют, в танцах резвятся, бегают! Все мы теперь не что иное, как толпа взрослых детей, и вот чрез какие-нибудь полчаса вдруг все переменится; я сделаюсь отчаянным уланом, имеющим и власть и возможность забрать у них фураж… А мои пленительные хозяева… что сделается с их радостными физиономиями, живым и веселым говором! Ах, для чего и здесь не сгорел весь овес и не умерла которая-нибудь внучка или внук!.. Тогда мне легче было бы уехать без всего; а теперь!.. Вот я уже в пятидесяти верстах от эскадрона, а еще ничего не сделала и, верно, не сделаю, потому что всякий помещик, хотя бы он имел одну только каплю ума, не даст мне ничего под простую расписку; а требовать пове-
