и наконецъ садился на заднія лапки, смотря на меня обоими прекрасными черными глазами съ такимъ выраженіемъ покорности и печали, что я почти со слезами укоряла себя въ несправедливости; я брала его на колѣни, гладила, цѣловала, и онъ въ ту жъ минуту начиналъ опять играть. Никогда ни на одну минуту не разлучалась я съ моимъ Амуромъ. Гдѣ бъ я ни была, онъ всегда или лежалъ подлѣ меня на полу, или сидѣлъ на окнѣ, на стулѣ, на диванѣ; но непремѣнно подлѣ меня, и непремѣнно на чемъ-нибудь мнѣ принадлежащемъ, напримѣръ: на платкѣ, перчаткахъ, или же на шинели. Безъ этого онъ не былъ покоенъ.
Однажды на разсвѣтѣ, я выпустила его изъ горницы и дожидалась пока онъ опять попросится въ комнату; но прошло четверть часа, его нѣтъ. Я этимъ очень обезпокоилась и пошла искать его по двору: нѣтъ нигдѣ! звала, нѣтъ! Смертельно испугавшись, послала человѣка искать его по улицамъ; цѣлый часъ прошелъ въ мучительномъ ожиданіи и тщетныхъ поискахъ. На-
и наконец садился на задние лапки, смотря на меня обоими прекрасными черными глазами с таким выражением покорности и печали, что я почти со слезами укоряла себя в несправедливости. Я брала его на колени, гладила, целовала, и он в ту ж минуту начинал опять играть. Никогда ни на одну минуту не разлучалась я с моим Амуром. Где б я ни была, он всегда или лежал подле меня на полу, или сидел на окне, на стуле, на диване, но непременно подле меня, и непременно на чем-нибудь мне принадлежащем, например: на платке, перчатках или же на шинели. Без этого он не был покоен.
Однажды на рассвете я выпустила его из горницы и дожидалась, пока он опять попросится в комнату, но прошло четверть часа, его нет. Я этим очень обеспокоилась и пошла искать его по двору. Нет нигде! Звала — нет! Смертельно испугавшись, послала человека искать его по улицам, целый час прошел в мучительном ожидании и тщетных поисках. На-
