для меня, говорила Клеопатра, лаская очаровательнаго Амура. — Нѣтъ, сестрица, извини! его уже никому и ни зачто не отдамъ; онъ поѣдетъ со мною въ полкъ. — Какъ можно! — Да, непремѣнно. — Ну, такъ возьмите же его отъ меня; нечего и ласкать то, что не будетъ моимъ. — Да, таки и не совѣтую, я приревную. — Отъ васъ это не новость; вы всегда хотите исключительной привязанности. — А кто жъ этого не хочетъ?... Сестра замолчала и немножко надулась; я взяла свою собачку, и отправилась къ себѣ въ комнату, ждать окончанія батюшкиныхъ хлопотъ.
Выслушавъ исторію молотка, отецъ взялъ его къ себѣ, и сказалъ, что эта вещь слишкомъ драгоцѣнна чтобы онъ позволилъ мнѣ таскать ее вездѣ съ собою; что она останется у него. Нечего дѣлать, надобно было уступить. Я поглядѣла еще разъ на блестящую, гладко полированную рукоять, которой назначеніе сначала было такъ велико, и отдала ее въ руки отца, говоря,
для меня, — говорила Клеопатра, — лаская очаровательного Амура». — «Нет, сестрица, извини! его уже никому и ни за что не отдам. Он поедет со мною в полк». — «Как можно!» — «Да, непременно». — «Ну, так возьмите же его от меня. Нечего и ласкать то, что не будет моим». — «Да, таки и не советую, я приревную». — «От вас это не новость. Вы всегда хотите исключительной привязанности». — «А кто ж этого не хочет?..» Сестра замолчала и немножко надулась. Я взяла свою собачку и отправилась к себе в комнату ждать окончания батюшкиных хлопот.
Выслушав историю молотка, отец взял его к себе и сказал, что эта вещь слишком драгоценна, чтобы он позволил мне таскать ее везде с собою; что она останется у него. Нечего делать, надобно было уступить. Я поглядела еще раз на блестящую, гладко полированную рукоять, которой назначение сначала было так велико, и отдала ее в руки отца, говоря,
