заботилась чтобъ печи были хорошо вытоплены и жарко закрыты. Послѣднее обстоятельство было строго запрещено самимъ Цеддельманомъ; ему все казалось слишкомъ тепло, хотя домъ его былъ самый холодный, и даже прославился этимъ качествомъ между всѣми другими домами. Доказательствомъ этому служило и то, что жена его и обѣ сестры ея ходили съ утра до вечера въ теплыхъ капотахъ. Забавно было видѣть, какъ Цеддельманъ ходилъ отъ одной печи къ другой, прикладывалъ руку къ душнику, и съ восклицаніемъ, ахъ, Боже мой! какъ нажарили!!... поспѣшно закрывалъ его; а я ходила за нимъ слѣдомъ, и въ тужъ минуту открывала. Всякій вечеръ онъ подтверждалъ работнику: топить меньше, и всякое утро этотъ работникъ получалъ отъ меня на водку, чтобъ топилъ больше, и разумѣется просьба и деньги брали верхъ надъ угрозою и приказаніемъ. Цеддельманъ говорилъ, что онъ не знаетъ куда дѣваться отъ жару, и что совсѣмъ не можетъ понять, какой бѣсъ
заботилась, чтоб печи были хорошо вытоплены и жарко закрыты. Последнее обстоятельство было строго запрещено самим Цеддельманом — ему все казалось слишком тепло, хотя дом его был самый холодный и даже прославился этим качеством между всеми другими домами. Доказательством этому служило и то, что жена его и обе сестры ее ходили с утра до вечера в теплых капотах. Забавно было видеть, как Цеддельман ходил от одной печи к другой, прикладывал руку к душнику и с восклицанием: «Ах, боже мой! как нажарили!!..» — поспешно закрывал его; а я ходила за ним следом и в ту ж минуту открывала. Всякий вечер он подтверждал работнику: «Топить меньше», — и всякое утро этот работник получал от меня на водку, чтоб «топил больше», и, разумеется, просьба и деньги брали верх над угрозою и приказанием. Цеддельман говорил, что он не знает куда деваться от жару, и что совсем не может понять, какой бес
