Я молчала; до квартиры генерала было еще далеко, а морозъ нестерпимъ; я рѣшилась безъ согласія Шарына и Цеддельмана понуждать лошадей къ бѣгу, и стала щелкать ртомъ и цмукать, какъ то обыкновенно дѣлаютъ чтобы придать живости лошадямъ. Средство это было успѣшно: лошади пустились большой рысью; пристяжная начала свиваться кольцомъ и подпрыгивать. — Что̀ это, что̀ это? держи Шарынъ! Да держи братецъ!... Я перестала, но когда Шарынъ удержалъ лошадей, то опять принялась за свой маневръ, и опять тоже дѣйствіе.... Не понимаю что̀ сегодня съ моими лошадьми! отчего они несутъ? говорилъ Цеддедьманъ. Шарынъ злился и ворчалъ что̀-то, упоминая, шайтанъ! Онъ ни сколько не подозрѣвалъ что этимъ шайтаномъ была я. Ни Шарыну ни Цеддельману нельзя было слышать тѣхъ подстреканій, которыя дѣлала я ихъ лошадямъ: первый былъ глухъ, а послѣдній слишкомъ закутанъ. Наконецъ щелкая и цмукая, бранясь и удивляясь, прыгая и извиваясь, долетѣли мы всѣ къ подъѣзду генерала.
Я молчала. До квартиры генерала было еще далеко, а мороз нестерпим. Я решилась без согласия Шарына и Цеддельмана понуждать лошадей к бегу и стала щелкать ртом и цмукать, как то обыкновенно делают, чтобы придать живости лошадям. Средство это было успешно: лошади пустились большой рысью, пристяжная начала свиваться кольцом и подпрыгивать. «Что это, что это? держи Шарын! Да держи братец!..» Я перестала, но когда Шарын удержал лошадей, то опять принялась за свой маневр, и опять тоже действие… «Не понимаю, что сегодня с моими лошадьми! отчего они несут?» — говорил Цеддедьман. Шарын злился и ворчал что-то, упоминая «шайтан!» Он нисколько не подозревал, что этим шайтаном была я. Ни Шарыну, ни Цеддельману нельзя было слышать тех подстреканий, которые делала я их лошадям: первый был глух, а последний слишком закутан. Наконец щелкая и цмукая, бранясь и удивляясь, прыгая и извиваясь, долетели мы все к подъезду генерала.
