жарко; он выползъ наверхъ, растинулся на кожѣ, и дышалъ тяжело, хотя въ горницѣ было до крайности холодно: видно ему хотѣлось пить, и ктому жъ теплота его природной шубы съ теплотою мѣховъ, сдѣлали ему жаръ нестерпимымъ; онъ метался по постели, падалъ съ нее, ходилъ по полу и визжалъ; я всякій разъ вставала, искала его ощупью подъ кроватью, опять ложилась, и накѣнецъ совсѣмъ нерада стала своему пріобрѣтенію. По утру, я дрожа одѣвалась въ своей Лапландіи и торопилась такъ, какъ никогда еще ни въ какомъ случаѣ не торопилась. Окончивъ въ пять минуть весь свой нарядъ, схватила я на руки своего маленькаго товарища и пошла къ семейству Цеддельмана; всѣ они были уже за чайнымъ столомъ. — Это что̀ за прелесть! вскричали обѣ дѣвицы, какъ только увидѣли мою собачку: гдѣ вы взяли ее? не уже ли съ собою привезли? что̀ вчера не сказали намъ? гдѣ она была? — Это безпріютная сирота, была вчера осуждена на смерть вашими уличными повѣсами;
жарко. Он выполз наверх, растинулся на коже и дышал тяжело, хотя в горнице было до крайности холодно: видно, ему хотелось пить, и к тому ж теплота его природной шубы с теплотою мехов сделали ему жар нестерпимым. Он метался по постели, падал с нее, ходил по полу и визжал. Я всякий раз вставала, искала его ощупью под кроватью, опять ложилась, и накенец совсем не рада стала своему приобретению. Поутру я, дрожа, одевалась в своей Лапландии и торопилась так, как никогда еще ни в каком случае не торопилась. Окончив в пять минуть весь свой наряд, схватила я на руки своего маленького товарища и пошла к семейству Цеддельмана. Все они были уже за чайным столом. «Это что за прелесть! — вскричали обе девицы, как только увидели мою собачку, — где вы взяли ее? неужели с собою привезли? что вчера не сказали нам? где она была?» — «Это бесприютная сирота, была вчера осуждена на смерть вашими уличными повесами,
