твердилъ мнѣ — будь честенъ! Вотъ забавно! я что̀ тутъ могу сдѣлать? Не уже ли проповѣдывать честность людямъ, которые ловкую кражу считаютъ, какъ Спартане, молодечествомъ? Мы говоримъ улану: старайся чтобъ лошадь твоя была сыта! Онъ перетолковываетъ это приказаніе по своему, и старается красть овесъ на поляхъ. Нѣтъ, нѣтъ, право я не намѣрена хлопотать объ этомъ вздорѣ; пусть крадутъ! Кто велѣлъ Штакельбергу давать мнѣ такое порученіе, о которомъ я не имѣю понятія? Онъ сказалъ, что дастъ мнѣ опытнаго унтеръ-офицера! въ добрый часъ! воровство пошло успѣшнѣе какъ прибылъ опытный унтеръ-офицеръ; теперь они говорятъ, что для всего лазарета достанетъ холста изъ экономіи.... Это я слышала, проходя мимо тюковъ, которые они увязывали; провались они отъ меня совсѣмъ, съ холстомъ, и съ тюками! У меня голова заболѣла отъ такихъ непривычныхъ упражненій: стоять, смотрѣть, считать и давать отчетъ.
твердил мне: «Будь честен!»' Вот забавно! Я что тут могу сделать? Неужели проповедовать честность людям, которые ловкую кражу считают, как спартане, молодечеством? Мы говорим улану: «Старайся, чтоб лошадь твоя была сыта!» Он перетолковывает это приказание по-своему и старается красть овес на полях. Нет, нет, право, я не намерена хлопотать об этом вздоре; пусть крадут! Кто велел Штакельбергу давать мне такое поручение, о котором я не имею понятия? Он сказал, что даст мне опытного унтер-офицера! В добрый час! Воровство пошло успешнее, как прибыл опытный унтер-офицер. Теперь они говорят, что для всего лазарета достанет холста из экономии… Это я слышала, проходя мимо тюков, которые они увязывали. Провались они от меня совсем с холстом и с тюками! У меня голова заболела от таких непривычных упражнений: стоять, смотреть, считать и давать отчет.
