онъ. — Служилъ. — И вѣрно въ Маріупольскомъ? и вѣрно вы Александровъ? — Да, почему вы это знаете? — Я былъ съ вами знакомъ въ Кіевѣ; мы были вмѣстѣ на ординарцахъ у Милорадовича; не уже ли вы меня не вспомните? — Нѣтъ. — Я Горленко. — Ахъ, Боже мой! теперь только я припоминаю себѣ черты ваши; какъ я радъ! Посидите же у меня еще немного; разскажите мнѣ о другихъ нашихъ товарищахъ; гдѣ Шлеинъ, Штейнъ, Косовъ? — Богъ ихъ знаетъ; я съ ними, такъ вотъ какъ и съ вами, до сего времени нигдѣ не встрѣчался. Увидимся гдѣ нибудь всѣ; теперь настало время разгульнаго житья, то есть, безпрестанной ходьбы, ѣзды, походовъ, переходовъ, то туда, то сюда, гдѣ нибудь да столкнемся; съ ними я не былъ такъ друженъ какъ съ вами. Помните ли какъ мы садились всегда въ концѣ стола, чтобъ быть далѣе отъ генерала, и брать на свободѣ конфекты? Ташка ваша всегда была нагружена для обоихъ насъ на цѣлый день. — Нѣтъ, это вы уже шутите, я что-то не
он. — «Служил». — «И, верно, в Мариупольском? и, верно, вы Александров?» — «Да, почему вы это знаете?» — «Я был с вами знаком в Киеве; мы были вместе на ординарцах у Милорадовича; неужели вы меня не вспомните?» — «Нет». — «Я Горленко». — «Ах, боже мой! теперь только я припоминаю себе черты ваши; как я рад! Посидите же у меня еще немного; расскажите мне о других наших товарищах; где Шлеин, Штейн, Косов?» — «Бог их знает; я с ними, так вот, как и с вами, до сего времени нигде не встречался. Увидимся где-нибудь все; теперь настало время разгульного житья, то есть беспрестанной ходьбы, езды, походов, переходов, то туда, то сюда, где-нибудь да столкнемся; с ними я не был так дружен, как с вами. Помните ли, как мы садились всегда в конце стола, чтоб быть далее от генерала и брать на свободе конфеты? Ташка ваша всегда была нагружена для обоих нас на целый день». — «Нет, это вы уже шутите, я что-то не
