вотъ я все разыскалъ и наказалъ; не сердись братъ, нельзя было безъ этого. — Какъ сердиться! напротивъ, я вамъ очень благодаренъ. — Но досада кипѣла въ душѣ моей. Что̀ это за проклятый народъ эти уланы! Что̀ за охота быть ихъ начальникомъ, когда передъ моими глазами пріѣзжаютъ бить ихъ!…
— Вся наша жизнь здѣсь на границѣ проходитъ ни вчемъ; кто куритъ табакъ, кто играетъ въ карты, стрѣляетъ въ цѣль, объѣзжаетъ лошадей, прыгаютъ черезъ ровъ, черезъ барьеръ; но всего уже смѣшнѣе для меня наши вечернія собранія у того или другаго офицера. Разумѣется, что на этихъ собраніяхъ дамъ нѣтъ. Несмотря на это, у насъ раздается музыка, и мы танцуемъ одни; танцуемъ всѣ — старые и молодые, мазурку, кадрили, экоссезы: меня это очень забавляетъ. Какое удовольствіе находятъ они танцовать безъ дамъ, особливо совершеннолѣтніе!.. Я всегда танцую за даму.
— Мы возвращаемся черезъ Вильну обратно въ Россію. Проходятъ дни за днями
вот я все разыскал и наказал. Не сердись, брат, нельзя было без этого». — «Как сердиться! напротив, я вам очень благодарен». Но досада кипела в душе моей. Что это за проклятый народ эти уланы! Что за охота быть их начальником, когда перед моими глазами приезжают бить их!..
Вся наша жизнь здесь, на границе, проходит ни в чем: кто курит табак, кто играет в карты, стреляет в цель, объезжает лошадей, прыгают через ров, через барьер, но всего уже смешнее для меня наши вечерние собрания у того или другого офицера. Разумеется, что на этих собраниях дам нет. Несмотря на это, у нас раздается музыка, и мы танцуем одни; танцуем все — старые и молодые, мазурку, кадрили, экоссезы; меня это очень забавляет. Какое удовольствие находят они танцевать без дам, особливо совершеннолетние!.. Я всегда танцую за даму.
Мы возвращаемся через Вильну обратно в Россию. Проходят дни за днями
