хмыканье, иногда забываемъ что надъ нашими головами есть нѣчто дышащее.
Этого года весна какая-то грустная, мокрая, холодная, вѣтренная, грязная; я, которая всегда считала прогулкою обходить конюшни своего взвода, теперь такъ не охотно сбираюсь всякое утро въ этотъ обходъ, лѣниво одѣваюсь, медлю, смотрю двадцать разъ въ окно, не разъяснивается ли погода; но какъ дѣлать нечего, итти надобно непремѣнно, иду, лѣплюсь по кладкамъ, цепляюсь руками за заборъ, прыгаю черезъ ручейки, пробираюсь по камнямъ, и все таки разъ нѣсколько попаду въ грязь всею ногой. Возвратясь изъ своего грязнаго путешествія, я застаю моихъ товарищей всѣхъ уже вмѣстѣ: Чернявскій читаетъ Расина, Сезаръ куритъ трубку и всегда кладетъ кусочекъ алоя на верхъ табаку, говоря что такъ дѣлаютъ Турки: Торнези, Иванъ, представляетъ иногда балетъ — Аріадна на островѣ Наксосѣ, и всегда самую Аріадну. Это могло бъ разсмѣшить и
хмыканье, иногда забываем, что над нашими головами есть нечто дышащее.
Этого года весна какая-то грустная, мокрая, холодная, ветренная, грязная; я, которая всегда считала прогулкою обходить конюшни своего взвода, теперь так неохотно сбираюсь всякое утро в этот обход, лениво одеваюсь, медлю, смотрю двадцать раз в окно, не разъяснивается ли погода; но как делать нечего, идти надобно непременно, иду, леплюсь по кладкам, цепляюсь руками за забор, прыгаю через ручейки, пробираюсь по камням, и все-таки раз несколько попаду в грязь всею ногой. Возвратясь из своего грязного путешествия, я застаю моих товарищей всех уже вместе: Чернявский читает Расина, Сезар курит трубку и всегда кладет кусочек алоя на верх табаку, говоря, что так делают турки; Торнези, Иван, представляет иногда балет — Ариадна на острове Наксосе, и всегда самую Ариадну. Это могло б рассмешить и
