каютку на палубѣ, гдѣ въ небольшой чугунной печкѣ горѣлъ торфъ, и Нѣмка варила кофе для желающихъ. Мягкая постель ея стояла подлѣ самой печки; и знала, что переправа нашего эскадрона продолжится часа полтора, и для того велѣла смотрѣлъ за нею дежурному унтеръ-офицеру, котораго исправность мнѣ была извѣстна, и когда все кончится, увѣдомилъ меня. Распорядившись такъ благоразумно, усѣлась я на Нѣмкину постель и велѣла подать себѣ кофе, котораго выпивъ двѣ чашки, согрѣлась. Въ каютѣ было не только очень тепло, но даже слишкомъ жарко; я однако жъ не имѣла никакой охоты вытти на палубу; дождь и вѣтеръ продолжались; въ ожиданіи пока весь эскадронъ переправится и мнѣ скажутъ объ этомъ, я погрузилась въ мягкія высокія подушки, и уже не помню и не знаю какъ заснула глубочайшимъ сномъ. Когда я проснулась, то неслышно уже было никакого шуму ни отъ вѣтра, ни отъ дождя, ни отъ людей. Все было тихо; паромъ не шевелился, и въ каютѣ не было
каютку на палубе, где в небольшой чугунной печке горел торф, и Немка варила кофе для желающих. Мягкая постель её стояла подле самой печки; и знала, что переправа нашего эскадрона продолжится часа полтора, и для того велела смотрел за нею дежурному унтер-офицеру, которого исправность мне была известна, и когда всё кончится, уведомил меня. Распорядившись так благоразумно, уселась я на Немкину постель и велела подать себе кофе, которого выпив две чашки, согрелась. В каюте было не только очень тепло, но даже слишком жарко; я однако ж не имела никакой охоты выйти на палубу; дождь и ветер продолжались; в ожидании пока весь эскадрон переправится и мне скажут об этом, я погрузилась в мягкие высокие подушки, и уже не помню и не знаю как заснула глубочайшим сном. Когда я проснулась, то неслышно уже было никакого шуму ни от ветра, ни от дождя, ни от людей. Всё было тихо; паром не шевелился, и в каюте не было
