ужъ не Лапландецъ ли ты?» Разумѣется, это шутка; они не полагаютъ мнѣ болѣе восемнадцати лѣтъ; но иногда примѣтная вѣжливость въ ихъ обращеніи и скромность въ словахъ даютъ мнѣ намѣтить, что если они не совсѣмъ вѣрятъ, что я никогда не буду имѣть усовъ, по-крайней-мѣрѣ сильно подозрѣваютъ, что это можетъ быть. Впрочемъ сослуживцы мои очень дружески расположены ко мнѣ и весьма хорошо мыслятъ; я ничего не потеряю въ ихъ мнѣніи: они были свидѣтелями и товарищами ратной жизни моей.
— Мнѣ приказано сдать всѣхъ лошадей и людей старшему въ командѣ моей унтеръ-офицеру, а самой отправиться къ эскадрону нашего полка, въ командѣ штабсъ-ротмистра Рженсницкаго. У насъ ихъ два. Старшій какой-то чудакъ, настоящій Шлейхеръ, все знаетъ, все видѣлъ, вездѣ былъ, все сдѣлаетъ, но службу не любитъ и мало ею занимается; его стихія при штабѣ. Но братъ его — неустрашимый, опытный, правдивый офицеръ; всею душею преданъ и лагерному
уж не лапландец ли ты?» Разумеется, это шутка; они не полагают мне более восемнадцати лет; но иногда приметная вежливость в их обращении и скромность в словах дают мне наметить, что если они не совсем верят, что я никогда не буду иметь усов, по крайней мере сильно подозревают, что это может быть. Впрочем, сослуживцы мои очень дружески расположены ко мне и весьма хорошо мыслят; я ничего не потеряю в их мнении: они были свидетелями и товарищами ратной жизни моей.
Мне приказано сдать всех лошадей и людей старшему в команде моей унтер-офицеру, а самой отправиться к эскадрону нашего полка, в команде штабс-ротмистра Рженсницкого. У нас их два. Старший какой-то чудак, настоящий Шлейхер, все знает, все видел, везде был, все сделает, но службу не любит и мало ею занимается; его стихия при штабе. Но брат его — неустрашимый, опытный, правдивый офицер; всею душою предан и лагерному
