— Смоленская дорога. Проѣзжая лѣсами, я долго не могла понять причины дурнаго запаха, наносимаго иногда вѣтромъ изъ глубины ихъ. Наконецъ, я спросила объ этомъ ямщика, и получила отвѣтъ, какого не могло быть ужаснѣе, сказанный совсѣмъ равнодушіемъ русскаго крестьянина: гдѣ нибудь Французъ гніетъ.
— Въ Смоленскѣ ходили мы по разрушеннымъ стѣнамъ крѣпости: я узнала то мѣсто близъ кирпичныхъ сараевъ, гдѣ мы такъ невыгодно были помѣщены и такъ бсзпорядочно ретировались. Я указала его брату, говоря: «вотъ здѣсь, Василій, жизнь моя была въ опасности.» Бѣгство Французовъ оставило ужасные слѣды: тѣла ихъ гніютъ въ глубинѣ лѣсовъ и заражаютъ воздухъ. Несчастные! никогда еще ни чья самонадѣянность и кичливость не были такъ жестоко наказаны какъ ихъ! Ужасы разсказываютъ объ ихъ плачевной ретирадѣ.
Когда мы воротились на станцію, смотрителя не было дома; жена его просила насъ войти въ комнату и записать самимъ свою
Смоленская дорога. Проезжая лесами, я долго не могла понять причины дурного запаха, наносимого иногда ветром из глубины их. Наконец я спросила об этом ямщика и получила ответ, какого не могло быть ужаснее, сказанный совсем равнодушием русского крестьянина: «Где-нибудь француз гниет».
В Смоленске ходили мы по разрушенным стенам крепости: я узнала то место близ кирпичных сараев, где мы так невыгодно были помещены и так бсзпорядочно ретировались. Я указала его брату, говоря: «Вот здесь, Василий, жизнь моя была в опасности». Бегство французов оставило ужасные следы: тела их гниют в глубине лесов и заражают воздух. Несчастные! никогда еще ничья самонадеянность и кичливость не были так жестоко наказаны, как их! Ужасы рассказывают об их плачевной ретираде.
Когда мы воротились на станцию, смотрителя не было дома; жена его просила нас войти в комнату и записать самим свою
