никомъ добраго расположенія ко мнѣ славнѣйшаго изъ героевъ Россіи, но батюшка, взявъ къ себѣ эту бумагу, заставлялъ меня двадцать разъ въ день краснѣть, показывая ее всѣмъ и давая каждому читать. Я принуждена была унесть это письмо тихонько и сжечь; когда узналъ отецъ о моемъ поступкѣ, то очень оскорбился и строго выговаривалъ мнѣ, укоряя въ непростительномъ равнодушіи къ такому лестному вниманію перваго человѣка въ государствѣ. Съ почтительнымъ молчаніемъ выслушала я батюшкины упреки, но по-крайней-мѣрѣ довольна была что неокончаемое чтеніе письма Кутузова прекратилось.
— Здѣсь живутъ пять плѣнныхъ Французскихъ офицеровъ; трое изъ нихъ очень образованные люди. Увѣренность ихъ въ благоразуміи Наполеона, дѣлаетъ честь собственному ихъ благоразумію: они указываютъ на картѣ — Смоленскъ, и говорятъ мнѣ: Monsieur Алекзандръ, Франсусъ тутъ. Я не имѣю духа вывесть ихъ изъ счастливаго заблужденія; начто̀ мнѣ гово-
ником доброго расположения ко мне славнейшего из героев России, но батюшка, взяв к себе эту бумагу, заставлял меня двадцать раз в день краснеть, показывая ее всем и давая каждому читать. Я принуждена была унесть это письмо тихонько и сжечь; когда узнал отец о моем поступке, то очень оскорбился и строго выговаривал мне, укоряя в непростительном равнодушии к такому лестному вниманию первого человека в государстве. С почтительным молчанием выслушала я батюшкины упреки, но по крайней мере довольна была, что неокончаемое чтение письма Кутузова прекратилось.
Здесь живут пять пленных французских офицеров; трое из них очень образованные люди. Уверенность их в благоразумии Наполеона делает честь собственному их благоразумию: они указывают на карте Смоленск и говорят мне: «Monsieur Алекзандр, франсус тут». Я не имею духа вывесть их из счастливого заблуждения; на что мне гово-
