каждымъ днемъ болѣе обнажающійся, начиналъ становиться для нихъ не убѣжищемъ, но прозрачною темницей, и вотъ Хамитулла рѣшился поручить Зугру мнѣ, и бѣжать куда-нибудь далѣе до благопріятнѣйшаго времени. Но онъ не могъ успѣть въ этомъ; земская полиція, подъ начальствомъ своего исправника (военнаго подполковника), приняла такія дѣятельныя мѣры, что черезъ нѣсколько дней безпрерывнаго преслѣдованія и поисковъ, бѣдный другъ мой, мужественный, храбрый Хамитулла, несмотря на геройское сопротивленіе, былъ схваченъ, закованъ въ цѣпи, отвезенъ въ городъ и посаженъ въ тюрьму. Его судили, и.... Но нѣтъ, я уже не могу болѣе говорить! Воспоминаніе это разтравило опять давнюю рану сердца моего! Неповиненъ онъ былъ въ крови человѣческой. Однакожъ съ нимъ поступили какъ съ душѣгубцѣмъ! Главнымъ преступленимъ поставлялось ему то, что въ стычкѣ съ понятыми онъ ранилъ самаго исправника, и оставилъ его замертво распростертаго на дорогѣ. Вотъ вся кровь,
каждым днем более обнажающийся, начинал становиться для них не убежищем, но прозрачною темницей, и вот Хамитулла решился поручить Зугру мне и бежать куда-нибудь далее до благоприятнейшего времени. Но он не мог успеть в этом; земская полиция под начальством своего исправника (военного подполковника) приняла такие деятельные меры, что через несколько дней беспрерывного преследования и поисков бедный друг мой, мужественный, храбрый Хамитулла, несмотря на геройское сопротивление, был схвачен, закован в цепи, отвезен в город и посажен в тюрьму. Его судили и… Но нет, я уже не могу более говорить! Воспоминание это растравило опять давнюю рану сердца моего! Неповинен он был в крови человеческой. Однако ж с ним поступили, как с душегубцем! Главным преступленим поставлялось ему то, что в стычке с понятыми он ранил самого исправника и оставил его замертво распростертого на дороге. Вот вся кровь,
